Верность.

Сука, он реально думал, что Лёшку это остановит? Да это только злило и подмывало сделать поперёк! Но всегда останавливала мысль — а что Людка? Она-то чего хочет? И Лёшка как параноик держал её в поле зрения. Не следил, конечно, но регулярно узнавал о ней через третьих лиц. И не потому, что боялся Машкова, а просто не хотел создавать напрягов самой Людке.

А у неё, похоже, всё было кудряво. Во всяком случае, ни замученной, ни запуганной она точно не выглядела. Ездила на иномарке с личным водителем и даже не замечала Лёшку в толпе простых смертных. Красивая, дорогая. Недостижимая.

Ну и ладно. Дай Бог ей счастья, если она видит его в такой жизни. А то, что Машков бесился и не оставлял своим вниманием Лёшку — только забавляло и подтверждало, что старпёру-то, видать, есть от чего нервничать...

В тот день, когда Лёшка должен был уйти в армию, но отъезд отложился на две недели, случилось чудо. Соседи передали, что к нему домой приходила девушка. Вернее приезжала, на большой иномарке. Это могла быть только Людка, и вот теперь-то точно плевать Лёха хотел и на Машкова, и на его шестёрок! Она сама пришла!

В тот же вечер Лёшка рванул в Олимп, но вместо Людки застал там Зойку... И так и оказался с Москве с Людкой. Спасибо Башкатову, что так удачно заболел!

И здесь, в Москве, всё было на грани. Пожалуй, так не бывает с женщинами, которые определились?

Да, Людка не была с Лёшкой, но и с Машковым до конца тоже не была. Зато было ощущение, что она сама ни хрена не понимает, чего ей надо, и это грозило затянуться ещё надолго. И кому в их долбанной тройке от этого хорошо? Вообще никому.

Лёшке же уже просто нужно было понять — либо он уходит в армию и за эти два года окончательно избавляется от своей зависимости, а там, может, и по контракту остаётся служить дальше, либо Людка  говорит, что будет его ждать, и он живёт этой мыслью весь срок службы.

Или — или. Без всяких «если» и «но»

Радикально, да. Но и тянуть эту хрень дальше — просто тупо.

* * *

Весь день, пока Людка была на этом своём финале, Лёшка слонялся по Москве. Чего ждать не знал, но был готов ко всему — и к драке с Машковым, если тот всё-таки заявится и полезет на рожон, и к разговору с Людкой, если папик не приедет. Не имело значения, согласится она на ресторан или нет, Лёшка готов был поговорить с ней хоть на ступеньках между этажами, хоть в лифте...

Машков так и не приехал, и Люда была этим убита. И это было красноречивее любых слов, хотя и чертовски царапнуло Лёшкино самолюбие. И когда он пригласил-таки её в ресторан, он уже понимал, что проиграл. Поэтому и предложил просто отпраздновать их «выпускной». Забить последний гвоздь в их отношения. Поставить току. И честно держался своего намерения весь вечер...

Но ужин неожиданно закончился страстным поцелуем. Не дружеским, не в щёку... И не с Лёшкиной подачи, хотя он и не устоял против того, чтобы ответить на него.

И снова к чертям понимание происходящего! Снова эта маленькая женщина, настоящая ведьма швыряет его из крайности в крайность, да и сама мечется там же... Ладно. Значит, разговору всё-таки быть.

И разговор случился. Лёшка сказал всё что хотел и дал Людмилке право определиться. Здесь и сейчас. Окончательно.

Она выбрала не его, и он принял её решение. Больно было обоим, смотреть на её слёзы было невыносимо... Но капризные детки в магазине игрушек тоже плачут, когда хотят сразу всё, а им дают только что-то одно.

Нет, правда, хватит.

Он был счастлив ею три года — то детское время, кода казалось, что спешить некуда и всё ещё впереди. Но начиная с минувшего октября отношения внезапно превратились в болезнь. В патологию, мешающую жить нормально — и ему, и, похоже, ей.

Кто-то должен был взять на себя смелость это прекратить. И это сделал Лёшка.

* * *

В пятом часу утра неожиданно позвонила Зойка, вызвала к себе.  Когда он поднялся, она в приказном тоне  велела сейчас же собрать шмотки и валить на Павелецкий, на девятичасовой поезд. Лёшка спросил, в чём дело, и получил сухой ответ:

— Милаха сказала, ты себя вчера плохо вёл? Знаешь, дорогой, я не готова отгребать за тебя перед Машковым. Поэтому просто исчезни, ясно?

* * *

Июнь 1995 года.

«А знаешь, я всё равно не держу на тебя зла, хотя честно скажу — когда я их только увидела, мне захотелось сдохнуть. Никто и никогда не предавал меня так жестоко, как ты, Лёш. И тем больнее, что для меня этот поцелуй был настоящим. И мне казалось — что и для тебя тоже.

Так и хочется спросить: «Тяжелы ли тридцать сребреников?», но мне это, на самом деле, не интересно. Просто обидно, что ты не видишь всей картины. Ты ведь не услугу Зойке оказал, Лёш, ты меня ей в рабство продал. Но я-то выкручусь, а вот каково теперь тебе?

А хочешь правду? Всё чего мне не хватило в тот вечер — это ещё немного времени. Самой малости, может, пары минут, чтобы решиться. Ты не дал мне их... и сейчас я безумно благодарна тебе за это!