Верность сестер Митфорд

Я подхожу к окну, смотрящему в сад кузена Уинстона. Как уверяет Клемми, этот дом — целиком затея Уинстона, это ему захотелось купить Чартвелл несколько лет назад, когда она родила их младшую дочь Мэри, и она никогда не собиралась тут хозяйничать. Сад — полностью его вотчина, и множество наполовину воплощенных затей, разбросанных вокруг, включая полувозведенную кирпичную стену, очевидно, задуманы Уинстоном. Я не могу представить его в рабочей одежде, по локоть в растворе среди кирпичей.

Зачем я пришла сегодня и подвергла себя этому давлению нормальности? Месяцы проходят, мои надежды на беременность улетучиваются, и я все четче понимаю, что в компании с прошлым мне безопаснее. С пожелтевшими, во влажных подтеках письмами Стэнли. Будоражащий и обнадеживающий обмен мыслями между Марией и ее невесткой Генриеттой. Там я могу безопасно заблудиться, не боясь огорчиться или разозлиться, никаких посягательств на мои мысли или эмоции.

Если все не повернется к лучшему — если и в этом месяце я не забеременею, — может, я навечно потеряюсь в прошлом? И навсегда останусь на обочине жизни, наблюдая ее со стороны? Легко представляю себе будущее, в котором я годами просматриваю эти письма и том за томом пишу историю семьи Стэнли. Все это время откладывая в долгий ящик свое собственное печальное будущее. Одна.

В воздухе появляется запах сигары, я оглядываюсь и вижу рядом Уинстона. Как такому крупному мужчине удается так бесшумно передвигаться? Ни одна половица не скрипнула, пока он пересекал комнату и шел ко мне.

— Вы продержались в разговоре дольше, чем я предполагал, — говорит он, задумчиво затягиваясь.

— А сколько вы предполагали?

— Пятнадцать минут. — Он смотрит на свои наручные часы. — Вы продержались двадцать три. Гораздо больше, чем смог бы я.

— Не могу представить, чтобы вы присоединились к нашему столу.

— Я трезво оцениваю свои возможности. Я смеюсь и говорю: — Полагаю, ваши возможности широко известны.

Как и его причуды. Мы с сестрами часто размышляем о том, как элегантная, сдержанная Клемми терпит его особые запросы и распорядок дня здесь, в Чартвелле, и даже потакает ему: многочасовые ванны, работа в постели в пижаме почти до полудня. Возможно, Клемми предпочитает эту удаленность от общества, чтобы избежать неловких ситуаций, в которые она, видимо, попадала в более популярных местах, где они жили раньше? Там над нею и ее мужем посмеивались, игнорировали из-за заявлений Уинстона, будто нацисты опасны, а миролюбивая политика премьер-министра Чемберлена не несет Англии ничего хорошего. Люди не хотят слышать правду; гораздо приятнее жить в иллюзиях.

— Знаете, я уже давно хочу поговорить с вами тет-а-тет.

Что, ради бога, от меня нужно Уинстону? Мне всегда казалось, что он считает меня и сестер чересчур легкомысленными, хотя, конечно, если бы он обстоятельно побеседовал с нами, такого впечатления не сложилось бы. Он всегда предпочитал общаться с Пулей и Томом, прихватив в компанию своего сына Рэндольфа.

— Правда? И чему я обязана таким удовольствием?

Он на мгновение вытаскивает сигару изо рта и указывает ею за окно:

— Может, прогуляемся по саду? Погода, похоже, не испортится.

— Звучит божественно, — отвечаю я. А что еще я могла сказать?

Мы прогуливаемся по саду Уинстона вокруг искусственного прудика, обсуждаем ландшафтный дизайн и будущие улучшения. И вдруг, безо всякой подготовки, он произносит:

— Послушайте, говорил ли я вам когда-нибудь, что мне очень понравилась «Потасовка»?

Я замираю как вкопанная. — Вы читали «Потасовку»?

Он лукаво улыбается одним уголком рта, справа от сигары.

— Почему вы так удивлены? Мои читательские пристрастия широки и разнообразны.

Я улыбаюсь в ответ.

— Никогда не сомневалась в широте вашего кругозора. Просто «Потасовка» — довольно пустячная вещь и в нашей семье не пользуется популярностью.

Он фыркает:

— Догадываюсь почему. Ведь многое в книге списано с Мосли и Юнити, верно?

Я с недоумением смотрю на него:

— Не понимаю, о чем вы. Капитан Джек и Евгения — полностью вымышленные персонажи.

Он не обращает внимания и продолжает:

— Ваши взгляды на фашизм — что угодно, только не пустяк.

— Вы правы. Писать — это мой способ высказаться. На самом деле у женщин не так много способов добиться того, чтобы наши голоса были услышаны, — говорю я, шагая рядом с ним.

— Я разделяю ваши взгляды. — Он останавливается и пристально смотрит на меня. — Я видел парней Гитлера в деле, следил за его махинациями с помощью своих источников. Что бы ни говорил этот идиот Чемберлен, фашизм представляет угрозу для нашей страны. И германский, и наш доморощенный.

— Я не эксперт по немецкому фашизму, но я своими глазами вижу, какой вред может нанести и уже нанес английский… — Я делаю паузу и добавляю: — Сатира и юмор — мое единственное оружие, но правда слишком ранит некоторых моих родных.

— Я беспокоюсь об этих людях, Нэнси.

Ему не обязательно упоминать Юнити и Диану, и так понятно, что речь о них.