Верность сестер Митфорд

Юнити не обратила никакого внимания на просьбу Дианы отойти и по-прежнему нависает над нею, наблюдая, как вытягивается изящное личико ее сестры, как горбится ее всегда прямая спина. Как смеет этот жалкий Мосли так разговаривать с ее сестрой? Он псевдофашист в лучшем случае — трижды менял партии, прежде чем остановиться на фашизме, — и не заслуживает ее. Юнити знает, что именно Диана по-настоящему верит в Гитлера и Рейх, и ее вера проявляется, разумеется, через Юнити.

Возможно, думает Юнити, Мосли недостоин партнерства с Гитлером. Возможно, кто-то другой гораздо лучше послужил бы делу фюрера, когда Великобритания заключит с ним союз. Возможно, это Диана. А может быть, и сама Юнити.

Холодная решимость пронзает ее, и она отворачивается от сестры. Она подходит к телефонному столику, не реагируя на крики матери, которая умоляет ее вернуться на кушетку. Даже Пуля зовет ее, когда Юнити начинает кашлять. Но она не отступит. Она должна защитить свою сестру и две ее родины — Германию и Англию, — и всё одним движением.

Юнити подходит к телефону. Она протягивает указательный палец к черному бакелитовому аппарату, слышит, как ее сестра кричит «нет!». Но ничто не может ее остановить, она нажимает на «отбой», рассоединяя Мосли и Диану. Никто не встанет у нее на пути.

Глава пятьдесят вторая

НЭНСИ

2 августа 1939 года

Перпиньян, Франция

— Сеньора, сеньора! — кричат мужчины сквозь забор из колючей проволоки. Они просовывают руки между острыми шипами, старясь схватить меня за рукав или за брючину. Отчаяние, исходящее от беженцев, осязаемо и душераздирающе.

— Lo siento[25], сеньоры, — отвечаю я одной из немногих испанских фраз, которые смогла выучить в перерывах между дежурствами. Хотела бы я предложить им больше. Что им мои извинения, когда их желудки пусты, а будущее неопределенно.

Я иду через убогий лагерь в женскую его половину, где так же за забором из колючей проволоки находятся женщины, будто они преступницы, хотя на самом деле единственное их преступление — побег во Францию из Испании, подальше от массовых казней, которые устраивает фашистский генерал Франсиско Франко и его армия. Глядя на этих грязных, истощенных женщин, многие из них с детьми — малыши цепляются за подолы их тонких хлопковых платьев, виснут на их худых руках, вокруг крутятся собаки и домашний скот, — я в миллионный раз задаюсь вопросом, как они пересекли грозные Пиренейские горы, чтобы спастись. И как могла Франция не приветствовать их с распростертыми объятьями, когда эти бедные, несчастные люди наконец пересекли границу? Хотя я полагаю, что французы больше озабочены подготовкой к войне против Германии, чем наплывом беженцев, и, надо отдать им должное, они хотя бы не отправили людей обратно в Испанию, но разместили в лагерях, в подвешенном состоянии, и теперь нужно множество добровольцев, чтобы заботиться о них. Пока мы ищем страну, которая согласится принять толпы обнищавших, голодных людей, ресурсы стремительно утекают.

Я подхожу к охраннику у ворот и сообщаю, что принесла лишь весточки от родственников из мужского лагеря, еды нет. Хоть я и без продуктов, женщины окружают меня, стоит мне войти, они улыбаются. Ради соблюдения приличий организаторы лагеря беженцев разделили мужчин и женщин, даже семейных, и эти весточки — единственный способ общения. Я понимаю, по каким причинам людей разделили, но все-таки это решение кажется неоправданно суровым, когда жизнь и без того невообразимо тяжела.

Я уже огласила примерно половину испанских фамилий, наверняка произнеся их не совсем верно, когда чувствую, как кто-то касается моего плеча.

— Нэнси? — спрашивает знакомый голос, я оборачиваюсь и вижу Питера.

Я удивилась, когда весной мой муж отправился в Перпиньян, чтобы помочь сотням тысяч беженцев, спасающимся от жестокостей фашизма Франко, — альтруизм, родившийся из разочарования от бездействия. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы, вдохновившись его газетными статьями и частыми письмами, присоединиться к нему. После выкидыша мне нужен был смысл жизни, а слежка за сестрами не давала никаких дополнительных важных улик, ради которых стоило бы оставаться в Англии. То, что Диана воспитывала своих детей в духе гитлерюгенда, недостаточно весомо. По крайней мере, на мой взгляд. Пока нет.

Если бы я приехала сюда ради общения с Питером, а не ради помощи людям, я была бы жестоко разочарована. Питер поприветствовал меня на вокзале рассеянным поцелуем в щеку и тут же направил меня к другому волонтеру, чтобы я помогла раздать порции хлеба за ужином. И с тех пор он почти постоянно был недосягаем, занят и днем и ночью: праздный лондонский джентльмен, озабоченный лишь планами на вечерний коктейль, здесь оказался полезен, стал частью эффективной системы управления лагерем. Его просто не узнать, но мне интересно, сколько понадобится времени, чтобы лондонская рутина засосала его обратно и стерла весь налет целеустремленности? А сколько времени понадобится, чтобы стереть мой?