Вернувшиеся

М а р т а.   В этих словах вся моя жизнь. Я любила его и ждала. Каждое лето ждала, что он вернется. И вот он приехал – и не заметил меня.

Л о н а.   Любила его! И сама же дала ему в руки счастье…

М а р т а.   Я его любила, потому и дала ему в руки счастье. Да, я его любила. Вся моя жизнь с его отъезда была для него. Что давало мне основания надеяться, хочешь ты спросить? Я полагаю, основания у меня были. Но когда он приехал – оказалось, что он ничего не помнит и не вспоминал. Он не заметил меня.

Л о н а.   Дина затмила тебя, Марта.

М а р т а.   Хорошо, что затмила. Когда он уезжал, мы были с ним одного возраста, а когда я увидела его вновь – о, этот ужасный миг, – до меня дошло, что теперь я на десять лет старше. Пока он там расцветал на ярком ясном солнышке, с каждым глотком воздуха впитывая молодость и здоровье, я сидела здесь взаперти и пряла, пряла…

Л о н а.   Нить его счастья, Марта.

М а р т а.   Да, золотую нить. Никакой горечи! Лона, мы с тобой были ему добрыми сестрами, правда?

Л о н а   (обнимает ее). Марта!

Б е р н и к   выходит из своего кабинета.

Б е р н и к   (мужчинам в кабинете). Да, да, делайте все по вашему разумению. Когда будет пора, я конечно… (Закрывает дверь.) О, вы здесь. Послушай, Марта, надо бы тебе приодеться. Скажи Бетти, чтобы и она тоже. Мне не нужны роскошные туалеты, естественно, что-нибудь домашнее, изящное и милое. И поспешите.

Л о н а.   И не забудьте счастливое смущение на лицах, Марта; на глаза наденьте радостный блеск.

Б е р н и к.   И Улаф пусть спустится вниз, я хочу, чтобы он был подле меня.

Л о н а.   Улаф… Хм…

М а р т а.   Я предупрежу Бетти. (Уходит в дальнюю левую дверь.)

Л о н а.   Ну вот, теперь еще грядет час великих торжеств.

Б е р н и к   (не находя себе места, ходит взад-вперед). Нда… так вышло.

Л о н а.   В такой миг человек должен быть горд и счастлив, полагаю.

Б е р н и к   (глядя на нее). Хм.

Л о н а.   В твою честь весь город украсят иллюминацией, говорят.

Б е р н и к.   Да, они хотят чего-то в этом роде.

Л о н а.   Все трудовые союзы примут участие в шествии, над колонной будут реять их знамена. Твое имя воссияет огненными буквами. И ночью телеграф отстучит во все уголки страны, что «горожане устроили овации консулу Бернику, застигнутому в окружении счастливой семьи, и восславили его как одного из столпов общества».

Б е р н и к.   Так будет. И за окном прогремит «ура!», и восторженные крики толпы заставят меня показаться в дверях, и я принужден буду благодарить и кланяться.

Л о н а.   О, принужден…

Б е р н и к.   Думаешь, я счастлив в этот час?

Л о н а.   Нет, я не думаю, что ты по правде можешь чувствовать себя очень счастливым.

Б е р н и к.   Лона, ты презираешь меня.

Л о н а.   Пока нет.

Б е р н и к.   И права такого у тебя нет. Права презирать меня. Лона, ты не в силах вообразить, как я одинок в этом тесном увечном обществе, как я год за годом отступал от своего стремления прожить жизнь, наполненную высоким смыслом. Чего я по большому счету добился, как бы великолепно все это ни смотрелось? Какие-то незавершенные обрывки, детские забавы. А ничего иного или большего здесь не потерпят. Решись я сделать шаг вперед, опередить установленные на сегодня взгляды и мнения, меня отстранят от власти. Хочешь знать, кто мы, называемые столпами общества, на самом деле? Мы орудия общества, ни больше ни меньше.

Л о н а.   Почему ты понял это только сейчас?

Б е р н и к.   Потому что я много думал в последние дни. С тех пор, как ты приехала, но особенно сейчас, вечером. Ах, Лона, почему я не узнал тебя лучше тогда, в былые дни.

Л о н а.   А если б узнал?

Б е р н и к.   То ни за что бы не упустил. А если бы у меня была ты, я не дошел бы до такой жизни.

Л о н а.   А ты не думал, чем могла бы стать для тебя та, кого ты выбрал вместо меня?

Б е р н и к.   Я и так знаю. Она не стала тем человеком, какой нужен мне.

Л о н а.   Потому что ты всерьез, в главном, никогда не делил с ней жизнь; никогда не давал ей занять независимого, честного положения в отношениях с тобой; потому что ты позволил ей всю жизнь изнемогать от чувства вины за позор близких, потерявших репутацию твоими стараниями.

Б е р н и к.   Ну да, а виной всему ложь и внутренняя пустота.

Л о н а.   Так почему ты не покончишь с ложью и пустотой?

Б е р н и к.   Сейчас? Теперь уж поздно.

Л о н а.   Карстен, скажи мне, какая радость тебе от этого внешнего блеска и обмана?

Б е р н и к.   Мне – никакой. Я должен погибнуть вместе со всем этим обанкротившимся обществом. Но нам на смену идет новое поколение. Мой сын, вот для кого я работаю, и вот для кого я хочу что-то сделать в жизни. Придет время, когда правда низойдет на общество, и при ней мой сын выстроит свою жизнь более счастливо, чем его отец.

Л о н а.   Выстроит счастье на лжи? Подумай, что ты передаешь в наследство своему сыну?!