Весь пламень сердца

А их у следователя уже не было. Свое «отдельное задание», как это называлось на полицейском языке, он мог считать выполненным. Предварительное выяснение личности арестованного произведено, а там хоть трава не расти. Теперь пускай все решают в Томске. Распорядок нерушимый: и обвиняемый и протокол допроса должны быть переправлены туда для разбора дела «по месту преступления». Ну и незачем больше тратить попусту время, да еще в такую жару. А в графине ни капли.

— Протокол допроса подпишете?

— Охотно; — сказал Костриков.

— Надеюсь, не крестиком, как это делал когда-то ваш однофамилец.

— Не знаю, как он там подписывался…

Улыбка. Быстрый, уверенный росчерк пера. За пять лет так руку не набьешь.

— Позавидуешь вам, — сказал следователь. — Скоро вы избавитесь от здешней жары, в Сибири ведь совсем другая температура.

Он вызвал часовых, и те увели арестованного.

*

Ошибся следователь, ох как ошибся! Перед ним сидел именно тот, в ком полиция подозревала крупного государственного преступника. Именно он, Костриков, был устроителем крамольной типографии в Томске.

Черт возьми! Если бы тот домик на Аполлинариевской не обвалился, полиция еще многие годы не обнаружила бы типографии.

Сибирь, Сибирь! Вся юность отдана ей. И сколько добрых воспоминаний! Кроме Томска, были Новониколаевск, Иркутск, станция Тайга.

Не рухни домик, Сергей Миронович, наверное, и сейчас оставался бы в Сибири. Пришлось бежать, не теряя ни одного дня. Хорошо, товарищи вовремя предупредили об опасности, дали денег, владикавказский адрес.

Так он очутился во Владикавказе.

Он не лгал следователю: до Владикавказа в нем еще была жива мечта об инженерстве. С юных лет манило в мир техники. Жизнь, убеждения — все это вместе как-то само собой увлекало его на другой путь — путь профессионала-революционера. И тут вдруг открылся в нем талант газетчика-публициста.

Объясняя товарищам по подполью, как очутился в журналистах, он весело шутил:

— Просто я был после Сибири в безвыходном положении. Что-то надо было делать, раз я оказался здесь у вас, на Тереке.

Ему говорили:

— Не у всех же это получается — захотел и стал отличным журналистом. Так не бывает.

Он все отшучивался:

— С нашим братом революционером все бывает. И вообще в каждом человеке кроются большие возможности. Просто удивительно, до чего щедро одарен природой человек!

И хотя все понимали, что Сергей Миронович выражает обычную свою благожелательность к людям, говорит общепринятые «красивые» слова, было приятно их слышать. Главное все-таки талант, и у него он есть.

В тюрьме во Владикавказе, и потом, когда Сергея Мироновича гоняли по этапу, и когда, наконец, в холодный осенний день его пригнали в томскую тюрьму, он не терял времени, много читал.

Он даже начал писать пьесу, но скоро бросил. Не получалась пьеса, хотя отдельные сценки казались удачными.

А во Владикавказ, где осталась его любимая, Мария Маркус, он часто посылал длинные письма, в которых ободрял ее и рассказывал о ходе своего «дела». Он понимал, как трудно ей сейчас.

Судили его в марте, на восьмой месяц после ареста. Шел уже 1912 год. В России начинался новый революционный подъем.

Суд был с. участием и присяжных, и те не поверили, что развитой, культурный человек, стоящий перед ними, может иметь что-то общее с тем неотесанным рабочим парнем, которого когда-то задержали во дворе домика на Аполлинариевской улице. Да и кто знает, что за типография была под домиком? Может, ее устроили фальшивомонетчики? И вот в весенний, хотя еще по-сибирски снежный день он очутился на улице, без гроша в кармане, но с драгоценным документом, что по суду начисто оправдан!

Пришлось на полученные в канцелярии суда казенные гроши дать во Владикавказ на имя Назарова телеграмму: «Вышлите денег на обратную дорогу, я со щитом!» Это означало — возвращаюсь с победой.

Как обрадовались друзья и сослуживцы, когда он вернулся во Владикавказ и снова приступил к своим обязанностям по редакции! В первый же день зашел к наборщикам, потом поговорил с печатниками. Заглянул, разумеется, и в контору, где, тихая и радостная, сидела за своей постоянной работой Мария. Все осмотрел, со всеми перездоровался, потом, сидя в большой редакционной комнате, рассказывал о Томске, о своих мытарствах, о том, как прошел суд. Всей правды, конечно, не говорил. Лишь метранпаж Турыгин и кое-кто из наборщиков были связаны с подпольем, все остальные, как и Назаров, полагали, что Сергей Миронович «не тот», и считали естественным его освобождение из тюрьмы.

— Ткнули пальцем в небо, идиоты! Боже, какая у нас глупая полиция! — возмущалась мадам Назарова. — Смешно просто! Спутать какого-то неотесанного ремонтника в лаптях с порядочным молодым человеком! Право, за это стоило бы продернуть кого следует в очередной передовице!

— Давайте продернем, — хитро прищурился Сергей Миронович. — Сейчас же засяду за передовую. Лягнем департамент полиции, прокуратуру, суд.

Назарова тут же опомнилась.