Весенная пора

— Ах ты, плут, мошенник, ловкач! — захохотала старуха. — Как к тебе ни подноси — все гаснет. Тебя ни огонь, ни вода не берут. Всегда веселый… Не то что эта уродка несчастная! — злобно добавила Сыгаиха, обернувшись в сторону закрытой комнаты. — Упряма, как теленок! Не заплачет, не попросит пощады никогда! Не хочет красавица унижаться перед безобразной, грязной, пьяной старухой! Нет, я заставлю тебя признать меня матерью, бледнолицая дрянь! Родился же от кривой уродки такой молодец, а от меня эта белолицая тварь! — Вдруг, остановив свои узкие глазки на Федосье с мальчиком, старуха дико завопила: — А это кто такие?! Откуда взялись? Кто? Пошли вон!

Оставив на нарах сложенные куски замши, «гости» выскочили за дверь и направились домой. Чем дальше отходили они от усадьбы князя, тем больше злилась Федосья на богачку, у которой, видать, совесть совсем жиром заплыла. Сетовала она и на несправедливого, глупого бога, доброго как раз к дурным людям и жестокого, наоборот, к хорошим.

— Бога ведь вовсе и нет, — заметил Никита.

— И то… — подтвердила Федосья, но тут же, спохватившись, поправилась: — А может, есть, тогда грех так говорить. Есть он, да ведь и его богачи обманывают, много денег дают на церковь. А мы и рады бы дать, да нет у нас ничего. Понять бы мог. Постарел он, что ли? Давно живет…

К зимнему Николе Григорий Егоров сильно захворал. Заболела поясница, он с трудом поднимался и почти совсем не ходил. Привезли шамана Ворона. Проплясав до утра, гремя бубном и звеня побрякушками, которыми был увешан его наряд, Ворон сказал:

— Ночью, проезжая мимо могилы великого шамана Кэрэкэна, ты сильно кашлянул и потревожил покой старца. Разгневался великий Кэрэкэн и полоснул по твоей спине кисточкой, висящей на его рукаве. Смилостивился он на слезную мольбу мою, его недостойного потомка, и разрешил тебе поправляться, начиная р третьего дня.

На третий день Григорию стало хуже.

Из далекого наслега приехала красавица шаманка Дыгый с нежным румяным лицом. Мягко напевая слова мольбы, обращенные к духам, камлала красавица, зажав между пальцами три пучка белых волос из конского хвоста:

— Крался ты с ружьем к двум лебедям. А эти лебеди были духи неба… — пела она.

Оскорбленные и обиженные Григорием лебеди-духи выражали свое негодование устами той же шаманки. Это была какая-то удивительная поэма о путешествиях по местам преступлений Григория и о полетах оскорбленных лебедей. Только к утру удалось шаманке уговорить духов простить неразумного охотника, и Григорию было указано начало выздоровления с утра седьмого дня.

Но не помогли и эти до слез взволновавшие людей, нежные мольбы.

Из другого улуса был приглашен внушающий всем страх знаменитый шаман Арбыйа. Чрезвычайно проворный, бойкий, он камлал подряд две ночи и даже во время чаепития начинал вдруг разговаривать со своими духами.

— Срубил священное дерево в лесу, обидел духов земли! — гремел шаман и обещал исцеление с девятого вечера.

Не помогло и это.

Промучившись два месяца, Григорий потерял всякую надежду на выздоровление и, наконец, решил попробовать лечиться у врача. Ему предстояло ехать восемьдесят верст до улусного центра Нагыла. Он стал требовать, чтобы Егордан отпустил с ним Никиту, который, мол, заменит ему руки и ноги. Мальчик плакал, отказывался, не хотел расставаться со школой. Долго уговаривал Егордан Никиту, ругал, просил. Но мальчик решил не сдаваться. Печально вздыхая, отец сказал:

— Может быть, он на этот раз подарил бы тебе обещанного жеребенка… И всего-то проездил бы на всем готовом дней десять, потом бы догнал товарищей по ученью… Так вот и упускаем мы свое счастье!

Мечта о жеребенке, которая начала было угасать, вновь ожила в сердце Никиты. Воображение мальчика снова рисовало целый табун беленьких, как лебедушки, лошадей. Вот они стоят у дымокура, мотают головами, отгоняя оводов, глядя на него сквозь длинные ресницы… Вот под ним и его братьями затанцевали настоящие иноходцы…

Никита улыбнулся сквозь слезы и согласился ехать с Егоровым.

Как раз в ту пору брат Григория Роман подрядился доставить в Якутск накопленные Сыгаихой масло и мясо и привезти для лавки очередную партию товара. Они выехали все вместе в лютый январский мороз на семи санях. Проехав три кёса[25], остановились на ночевку в заброшенной таежной юрте.

В пути для Никиты все было ново и интересно. А на стоянке двенадцатилетним мальчиком, который впервые в жизни отлучился от своей семьи, овладела тоска. К вечернему чаю скупой хозяин отломил ему маленький кусочек лепешки. Никита повертел свою долю в руке и неожиданно для самого себя выпалил:

— И всё?!

Хозяин изумился такой дерзости. Уставившись на него, он медленно проговорил:

— Дуралей! Лепешка-то из хорошей муки, и таким куском сыт будешь.

Мальчик и сам ужаснулся собственной дерзости и решил как-нибудь смягчить свой поступок. Он съел только половину кусочка, а другую половину тихо положил обратно в мешок с продуктами.

— Это ты почему? — удивленно спросил хозяин.

— Да наелся досыта… Хороша мука… Сначала мне показалось, что мало…