Весенная пора

— Довольно, старуха! — неожиданно сказал дед громким, прерывающимся голосом и поднял голову. — Довольно!.. Эх, хорошо помирать в своей семье, перед своим очагом… Ну, прощайте, дети… Спасибо… — он мягко уронил голову на подушку и умер.

К началу сенокоса всем наслегом закончили постройку новой школы за Талбой-рекой.

В те же дни в сторону Охогска прошла партия связистов; они восстанавливали телеграфную линию. В Талбинском совете появился телефон, и первым позвонил сюда из Нагыла учитель Иван Васильевич Кириллов. Он сообщил, что его назначают заведующим новой Талбинской школой и что он послезавтра уезжает в город.

Аппарат верещал так громко, что слова учителя могли разобрать все, кто находился в помещении совета. Оказавшийся тут Федор Ковшов вырвал у Гавриша телефонную трубку и во все горло крикнул:

— Ты в город? Я с тобой! Поедем вместе! Подожди меня, завтра приеду! — И, шумно кинув трубку на рычаг, он побежал собираться в дальний путь.

Всю свою жизнь Федор Ковшов странствовал. Появлялся он в наслеге обычно ненадолго, лишь проездом — то из Охотска в Якутск, то из Якутска в Охотск. Вдоль и поперек исколесил он необъятные просторы Якутии. Несколько раз побывал в Бодайбо, а как-то занесло его даже в Иркутск.

Одно было непонятно — зачем он ездил. Ведь не был он ни торговцем, ни ревизором, ни подрядчиком, ни шаманом. И когда обращались к нему люди с этим вопросом, он отвечал:

— Да так просто, людей и земли посмотреть!

Словом, по единодушному мнению стариков, за весь век не выезжавших за пределы наслега и не ведавших, что делается за ближним лесом, Федор был человек непутевый, легкомысленный.

Он увлекался и интересовался решительно всем, но быстро остывал и бросал одно дело, чтобы вдруг загореться другим. Только вот гражданскую войну действительно он прошел от начала до конца. Кроме всего прочего, война, вероятно, пришлась ему по душе тем, что служба в армии была сопряжена с постоянными неожиданными перемещениями с места на место: «Сегодня здесь, а завтра там!»

Легко обворожив генерала Ракитина, Федор твердо решил, что его призвание — с пользой для дела гостить у генералов. Он горячо добивался и добился, чтобы его включили в «мирную делегацию», которую генерал Пепеляев немедленно арестовал, так что Федору пришлось посидеть под замком, пока Тайгу не освободили красные. Так и на этот раз не удалось ему как следует повоевать, что он считал главной неудачей своей жизни.

После войны, когда Ковшову перевалило за шестьдесят, он стал с грустью говорить о себе:

— Постарел, что ж поделаешь, далекая езда уже не под силу мне, годы не те…

Жил он этой весной у Федота Запыхи, вернее сказать— у Харлампьева (обидное прозвище было забыто), женившегося на языкастой бобылке Евдешке. Радовался и веселился Федор, будто наконец обрел счастье, которое всю жизнь искал. Высоко подняв руки и часто перебирая ногами, он кружился вокруг Евдешки и, смущая ее мужа Федота, зато веселя соседей, громко напевал:

Цы-ганочка черноока,

Ока-ока,Пы-га-дай!..

Черная, подвижная и резкая, в самом деле походившая на цыганку Евдешка притворно возмущалась и кричала на старого чудака:

— Довольно тебе, не пыли!.. Словно петух ощипанный!

Федор громко хохотал, воздавая честь меткому языку Евдешки, а потом с жаром переводил содержание своей цыганской песни.

Но не долго длилась его оседлая жизнь. Узнав, что Кириллов едет в город, Федор сорвался с места и с непонятной поспешностью укатил вместе с ним.

Никита все лето пребывал в нерешительности. Поступать ему, молодому учителю и уже взрослому человеку, во вновь открывающийся шестой класс и ходить в школу вместе с малышами казалось неудобным. Да и материально это было бы очень трудно — учиться всем трем братьям. С другой стороны, остаться на преподавательской работе он мог лишь в том случае, если не найдут для Талбы настоящего учителя. А такое положение тоже не слишком его радовало. Все, кому Никита пробовал заикнуться о своей учебе, немало удивлялись:

— Как учиться? Ты ведь и так учитель!

Сюбялиров с Матвеевым звали Никиту в Нагыл, обещая подыскать ему там работу, которую можно будет сочетать с учебой в семилетке. Это было несколько лучше, хотя не исключало главного смущающего Никиту обстоятельства — учебы вместе с малышами.

Беспокойство Никиты росло с каждым днем, он старался заглушить это чувство весьма усердной косьбой на лугу, а в свободное время — чтением. Сначала, правда, читать было нечего. Хрестоматии Вахтеровых и Сахарова он уже знал чуть ли не наизусть, на какой странице ни открой, да и обтрепались они до неузнаваемости. Оставшаяся после Федора Ковшова единственная его книга «Капитанская дочка» была прочитана за одни сутки и тут же возвращена требовательной и непреклонной Евдешке.

Учитель Силин, ставший еще более угрюмым после назначения заведующим новой школой Кириллова, наотрез отказал Никите.

— Раздавать государственные книги в частные руки было бы нецелесообразно, — говорил он.