Весенная пора

— Александр Сергеевич Пушкин, «Послание в Сибирь», письмо замученным сударским людям, — глухо произнес несколько смущенный Никитка.

Он откашлялся и громко начал читать на якутском языке.

Во глубине сибирских руд —

Когда мальчик кончил, все оживленно заговорили. Сквозь общий шум пробивались отдельные фразы:

— Сказал, что темницы рухнут, слыхали?

— И еще сказал, что придет желанная пора!

— А дошли эти слова до сударских?

— Да что ты! Нет конечно!

Как бы отвечая народу, Никитка снова заговорил, но некоторое время ничего нельзя было расслышать, потому что каждый кричал, унимая остальных. Наконец наступила тишина.

— От имени сударских людей Пушкину ответил су-дарский поэт Одоевский следующими стихами:

Струн вещих пламенные звукиДо слуха нашего дошли…

— Дошли, значит! — вскочил нетерпеливый Эрдэлир, но на него со всех сторон зашикали, и он смущенно уселся на свое место.

— Читай! — раздалось сразу несколько голосов. — Читай, чего стоишь!

Никитка начал сначала и прочел все стихотворение уверенно и звонко.

Когда он кончил, опять поднялся шум, многие вскочили с мест.

— Вот это человек!

— От всех сударских людей сказал: «Грянем на царей»! А?!

И зазвучали песни сударских, и опять учитель перед каждой песней рассказывал ее содержание. А когда кончили петь, заговорили о том, как обидно не понимать по-русски.

— Друзья, а чтобы вам эти же песни спеть якутскими словами? — предложил Андрей Бутукай. — А то уши есть, а не слышим. Словно ветер проносится, вот ведь беда!

— Я же вам рассказываю, о чем там говорится, — огорчился учитель.

— Э, что за радость пересказывать песню! Вот сделать бы так, чтобы она пелась якутскими словами, — под-держал Бутукая Егордан.

Он посадил Никитку к себе на колени, но мальчик, боясь показаться маленьким, стыдливо высвободился из объятий отца и отошел к товарищам. Егордан потерял было нить своих мыслей, но все-таки продолжал:

— Ушам, конечно, слушать хорошо, а голова ничего не понимает…

Попытка учителя объяснить, что в песнях важна и мелодия, что существуют ноты, не увенчалась успехом.

— Ты же ведь рассказываешь, о чем там говорится. Вот это самое пусть и поют. Да, да! Пусть эти же слова и поют! — слышалось отовсюду.

— Раз нота мешает, так убрать его и петь без нота, — предложил Андрей Бутукай.

— Вот именно! Зачем он нам? — со всех сторон поддержали Андрея.

Учитель обещал к следующему разу попробовать перевести хоть одну песню сударских и объявил:

— Сейчас будет показано в лицах, кто больному помочь может — поп, шаман, богач или фельдшер.

Из комнаты пансионеров вышел Федор Ковшов, с завязанной головой. Испуская жалобные стоны, он улегся перед зрителями на приготовленной заранее скамейке. Затем появился Афанас. По старой шапке из лисьих лапок, огромному животу, перетянутому кушаком, и бороде все признали в нем князя Сыгаева. Наскоро поговорив с больным, он ссудил его под проценты шестью рублями и ушел.

После него появился в образе шамана Ворона Дмитрий Эрдэлир. Брови он вымазал углем и непонятно как, но очень искусно, прикрепил к голове длинные седые волосы из белой лошадиной гривы. «Шаман Ворон» поплясал немного около скамейки, ударяя кулаком в медный таз, потом заверил «больного», что он уже помог и тот через три дня встанет, взял за труды три рубля и удалился.

Но прошло три дня, о чем сообщал со стонами сам «умирающий», а болезнь все усиливалась. Тогда заявился «поп», которого изображал Иван Малый. Он надел на себя какое-то подобие рыжего парика, нацепил бороду, накинул на плечи одеяло и, размахивая самоварной конфоркой на веревке, комично тянул над больным:

— Осподю помылу-уй!.. Аминь!..

Зрители покатывались со смеху, да и сам «больной» то и дело пофыркивал.

Только ушел «поп», также получив три рубля, как «умирающий» воздел руки к небу и стал просить слабеющим голосом:

— Фельдшера! Скорей фельдшера! Умираю, спасите!

— А, вспомнил! — послышались иронические голоса. — Давно бы так!

Когда под общие возгласы одобрения показался Афанас с деревянным ящичком в руках, успевший уже превратиться в русского фельдшера, в помещение с отчаянным криком вбежал запыхавшийся сын попа Сережа.

— Тятя идет! Князь идет! Роман Егоров идет! Тишко идет! — прокричал он и тут же выскочил на улицу.

Афанас быстро запер за мальчиком дверь. Вскочивший Федор Ковшов сорвал с головы платок.

Люди задвигались, загудели.

Увлеченные игрой, они и не заметили, что весеннее солнце уже поднялось над окрестными горами. Служба в церкви давно закончилась, и местная знать даже успела откушать у попа.

— Успокойтесь! — обратился учитель к народу. — Мы их не впустим. В праздничные дни они не имеют права проверять тут ничего. Афанас, продолжай!

Федор Ковшов опять завязал голову и, повалившись на скамью, застонал пуще прежнего. Вышедший вторично Афанас, открывая свой ящичек, заговорил, подражая Боброву, на ломаном якутском языке.

— Где болезнь? Зачем скрывал? Давай сюда!

Для умирающего Ковшов, пожалуй стонал слишком энергично, но сквозь стоны можно было разобрать его слова: