Весенняя пора

Дольше всех держались посты белых на восточной окраине города. Эсеры засели с пулеметами на колокольне Преображенской церкви и в двухэтажном здании женской гимназии. Первая рота, наступавшая на этом направлении, продвигалась по открытому лугу и подверглась жестокому обстрелу. Но подоспевшие пятая и шестая роты заставили замолчать вражеских пулеметчиков.

Утром 1 июля город был в руках красных и над двухэтажным зданием бывшей резиденции «областного совета» под крики «ура» и винтовочные салюты взвилось красное знамя.

Совет рабочих депутатов принял на себя всю полноту власти.

ЗА ПОМОЩЬЮ

Ляглярины и их соседи пережили голодную зиму. Богачи не хотели нанимать работников на новых условиях и без особого труда находили людей, которые соглашались работать по-старому. Десятки «приемных детей» под давлением своих «отцов» письменно отказались от денег. Но из бедняков, участвовавших в беседах Кириллова, только один Федот, старший брат Дмитрия Эрдэлира, на следующий же день после ареста учителя стал наниматься по-старому, и богачи, назло остальным, очень расхваливали его. А все остальные, в свою очередь, назло богачам, держались бодро и даже несколько вызывающе, стараясь выглядеть довольными и независимыми.

Но у себя дома батраки только и говорили о нужде, а некоторые даже упрекали доверенных, «выдумавших» такие неприемлемые условия. Вместе с тем все они совершенно искренне считали Федота предателем. И за его усердие ему прилепили обидное прозвище «Запыха». Федот чувствовал себя очень неловко среди соседей, но старался делать вид, что ему все нипочем.

Ляглярины, лишившись заготовленного сена, терпели большую нужду. Нечем было кормить единственную корову Дочку, впервые отелившуюся этой весной. Теленок на второй же день пал.

В начале зимы Егордан гордо отказался от воза сена, которое «из жалости» предложил ему Федор Веселов, разглагольствуя о долголетней дружбе.

— Подавись своим сеном! — выпалил тогда сгоряча Егордан и с тех пор упорно молчал при встрече с Веселовым.

Но в душе он не раз жалел об отказе. Страшно исхудала Дочка за зиму. Ляглярины выпрашивали или выменивали у соседей охапки сена, все чаще и чаще Егордан приносил на корм скотине тальник или молодую березку, но больше всего поддерживали животное мелкие сухие листья, которые заготовляла себе под буреломом серая лесная мышь.

После долгих семейных совещаний было решено, что Федосья с Никитой отправятся в Нагыл за подмогой. Ведь Федосья была оттуда родом. Прожить бы только еще одну зиму! А там, может, хороший урожай будет, накосят много сена, добудут дорогую пушнину, подрастут дети, — одним словом, как-нибудь да встанут на ноги. Но пока что без помощи со стороны не обойтись.

Мать взяла большой берестяной туес, на дне которого был творог — провизия на дорогу, а Никита — вторую книгу Сахарова. Первая книга Сахарова и книга Вахтеровых были уже давно не только прочитаны и перечитаны самим Никитой, но и пересказаны всем, кто соглашался его слушать.

Рано утром вся семья прощалась с ними в лесочке за юртой. Двухлетний Сенька, брыкаясь своими кривыми ножками, лепетал что-то и, вырываясь из отцовских рук, тянулся к уходящей матери. Алексей, как крепкий мужчина, еще до расставания углубился в лес и стал отчаянно карабкаться на развесистую лиственницу. Попрощавшись со всеми, мать с сыном отходили все дальше и дальше, убыстряя шаг, чтобы не слышать тревожного хныканья Сеньки.

Путники скоро пересекли Эргиттэ и вступили в пятидесятиверстный, таежный лес, отделявший Нагыл от Талбы. Узкая, но глубоко протоптанная пешеходами и верховыми тропинка то вилась между высокими кочками, усеявшими дно пересохшей таежной речки, то резко сворачивала в сторону и бесконечной лентой тянулась вдоль подножья невысоких гор. Весной на два-три дня речка наполнялась до краев и мчалась по руслу бурным потоком. Потом вода спадала, и речка разрывалась на отдельные озера. И вот так идешь, идешь да вдруг завязнешь в грязи, а выйдешь на сухое место — и в ноги впиваются мелкие камешки, которыми усеяна тропа.

По временам путники садились у дороги отдохнуть и подкрепиться. Они доставали из туеса творог. Другой еды не было.

Из кустов с шумом вылетали тетерки с бойкими выводками и, кудахча, рассаживались поодаль. Никита с палкой в руках бросался на них. Или вдруг прямо из-под ног выскальзывал бурундук и, посвистывая, бежал перед мальчиком, маня его за собой своим пушистым хвостом. Никита с криком кидался за ним, но зверек быстро взбирался на дерево. И тут-то возникала трудная задача: сбить его метко брошенным сучком.

А Федосья уходила дальше. Вдоволь набегавшись, Никита с трудом догонял мать. Иногда она поджидала его, сидя у дороги.

— Если так будем идти, когда же это мы столько верст одолеем? Я боялась, что ты заблудился, — печально говорила Федосья и, поднявшись, продолжала путь.

Никита очень жалел мать и давал обещание больше не гоняться за зверьками и птицами.