Весенняя пора

— Это еще зачем?

— А ты что же, хочешь ногу наколоть об эти сучья! — закричал Никита со слезами в голосе.

Федосья молча двинулась дальше, разглядывая дорогу, потом, глубоко вздохнув, остановилась и с нежностью поглядела на Никиту:

— Сынок мой, глупенький ты мой! Ты это ради меня, а я… Ну, будем теперь ступать осторожно…

Они шли молча, пока не кончился лес. Лучи утреннего солнца залили ровное открытое поле. Здесь было совсем сухо. Видно, вчерашняя гроза обошла Нагыл.

Перед ними, разбросав руки и ноги, лежал на земле Афанас. Он храпел во всю силу своих могучих легких. А лошадь, повод которой он намотал себе на руку, начисто выщипала всю траву вокруг него. Перед самым носом Афанаса на травинке покачивалась от его дыхания божья коровка.

Федосья тихо окликнула Афанаса, но он не проснулся. Тогда Никита вместе с матерью стал громко кричать, дергать его за ноги и толкать. Афанас замычал и, повернувшись на бок, захрапел пуще прежнего. Мать и сын не знали, как его разбудить, но в это время громко заржал конь, — где-то вдали пасся табун лошадей. Афанас мгновенно очнулся и сразу же сел.

— Вот вы когда пришли, — сказал он, протирая глаза. — Ну, садитесь. Я, брат, забылся песней и не заметил, как ты отстал. Хорошо ночью петь в лесу!.. Ты зачем, Федосья, в Нагыл?

— Да решили мы хоть какую-нибудь помогу найти от нужды, — горько ответила Федосья. — Я ведь родилась в Нагыле. Есть там у меня много знакомых. Вот Егорка… Егор Сюбялиров… вместе росли…

— Где родилась — не важно, важнее — от кого родилась. А родилась ты у бедняков. Не велика будет тебе помощь от богачей.

— А что же лучше-то?

— Лучше бороться с ними, а не помощи просить.

— Нет уж, мы боролись, да крепки видать богачи.

— Значит, и бороться с ними крепче надо.

— Правильно! — воскликнул Никита. — Так и Серго говорил на митинге: «Будем бороться до конца!»

— Помолчи ты! — рассердилась мать. — Твой Серго большой ученый, а мы кто?

— А мы — его ученики!.. — подхватил Афанас, поднимаясь с земли. Он потянулся и задумчиво произнес: — Здесь мы и расстанемся… Отпусти-ка ты Никиту со мной, — неожиданно добавил он, — а просить иди сама.

— Кажется, он мой сын! — обиделась Федосья, — и ходить он будет со мной. Пойдем, Никита. А тебе, Афанас, спасибо за то, что помог нам в пути.

— Значит, идешь просить? — неожиданно переспросил Афанас, садясь на коня.

— Иду просить. А ты?

— А я — бороться.

— Да мы с талбинскими богачами не справились, а тут покрупнее будут.

— Вот с крупных-то и надо начинать! Прощайте.

Легкой рысью Афанас поехал по другой дороге.

А наши путники скоро подошли к мостику через какую-то узенькую речушку, заросшую осокой. Вступив на мостки, Федосья для чего-то бросила в речку щепотку творога. А потом они напились воды, ополоснули туесок, помыли пыльные ноги и сели обуваться.

Нельзя в Нагыле, где много разных господ, ходить босиком, и нельзя женщине ходить с непокрытой головой, поэтому Федосья повязала голову платком, в который была завернута книга Сахарова, а книгу положила в туесок.

— Мама, а когда мы увидим Нагыл-реку? — спросил Никита.

— Ой, а это что? — испугалась почему-то мать. — Да это она и есть.

— Вот это и есть Нагыл-река? Тьфу-у!.. Эта вот лужа?!

— Не болтай! — рассердилась Федосья и, схватив сына за руку, быстро увлекла его прочь.

Отойдя подальше от речки, Федосья стала шепотом рассказывать Никите о том, как обидчива и мстительна эта речка:

— В старину один талбинец, увидев Нагыл-реку, воскликнул: «Нагыл, о Нагыл! Хоть и славят ее, а что она против нашей прекрасной Талбы! Вьется, извивается, тонкая как нитка…» И тут же вместе с конем упал с мостика и утонул в омуте… Вот… Так ты, Никитушка, лучше помалкивай.

Множество таких неказистых речушек вливается в Талбу. Никита и решил, что им встретилась одна из них. А это, оказывается, знаменитая Нагыл-река, и мать, боясь ее гнева, нарочно сохранила щепотку творога, чтобы принести ей в жертву. Никита смолчал, чтобы не обидеть мать, но про себя подумал:

«Такая невидная речушка, а какая обидчивая. Подумаешь! То ли дело наша Талба! Большая, а добрая!.. Прав был тот человек с нашей Талбы!»

Мать и сын ступили на широкую пыльную дорогу, ведущую к нагылской улусной управе. Шли они усталые, изнуренные жаждой и голодом. Нестерпимо пекло солнце. Вдруг позади загрохотали колеса. Поднимая клубы пыли, по дороге мчалась белая лошадь. В легкой городской тележке на рессорах, сотрясаясь всем своим разжиревшим телом, восседала на мягком сиденье Пелагея Сыгаева. Старый кучер сидел согнувшись на козлах и помахивал длинным березовым кнутовищем.

— Подвези нас, Пелагея! — крикнула Федосья, когда тележка поравнялась с ними.

Кучер придержал лошадь.

— Чего болтаешь! — крикнула старуха и отмахнулась от Федосьи.

— Ну, хоть сына! — попросила Федосья и, подбежав поближе, положила на тележку свой туесок.

— Пошла прочь!.. Поехали, старик!..