Песня про Манчары
Ему ненавистен тюремный плен,Не создан он для оков:Проходит сквозь девять каменных стен,Сбивает восемь замков. Манчары знаете ли вы, друзья?В сыпучих сугробах его следы,В долинах и на горах, —Везде проходит он невредим,Врагам своим на страх. Быстрее его скороходов нет, — Так про него говорят.Напрасно прятали кулакиНаграбленное в подвал:Стальные засовы и замкиЛадонью он расшибал. Таких силачей и в сказках нет, — Так про него говорят.Ничем запугать его не могли —Ни тюрьмами, ни кнутом.Местный князек, властелин земли,Смотрел на него тайком. Ярче молний его глаза, — Так про него говорят.В песнях имя его звенит,В сказках оно живет.Силу его народ хранит,Потомкам передает. Василий Манчары звали его, — Запомните, друзья!Могуч Манчары, лицом пригож,Грозный был человек.Богатых князьков бросало в дрожь,Когда он шел в набег. Смелое сердце он имел, Обиженных защищал.Царские деньги, пушной ясак,Шерсть и серебро —Все, что награбил князь и кулак,Народное добро, Все отбирал Манчары, Все возвращал народу.— Горькой слезой пьяны кулаки,Кровавым сыты трудом.Идите, ограбленные батраки,Владейте своим добром… — Так говорил Василий, Так призывал Манчары.В темных горах, где гнездятся орлы,В чащах, где звери живут,Возле расщелины дикой скалы,Где водопады бьют, — Вольное сердце несущий в груди Встретиться может с Манчары.Выйдет он тихо, подсядет к костру,С путником заговорит.— Милую родину, мать и сеструСердце увидеть спешит… — Так говорит Манчары, — Скучно ему на чужбине.— След мой остался в родимом снегу,Ждите меня к весне.Вместе с ручьями я прибегу.Встречу готовьте мне… Вернусь! — говорит Василий, — Приду, — обещает Манчары.Возле костра на дороге лесной,Дружески поговорив,В чащу уходит оленьей тропой,Путника благословив. Меч у него в руках, говорят, Не ослабел Манчары.Вот и весна! Зеленеют леса.С гор побежали ручьи.Синей дорогой блестят небеса,Солнца теплеют лучи. Скоро Василий Манчары придет, Ждите его, друзья![2]РУССКИЙ ФЕЛЬДШЕР
Обозники Веселовых благополучно добрались до Охотска, сдали груз и уже тронулись в обратный путь, когда Егордан вдруг заболел. За два дня он весь распух до того, что его пришлось везти, и товарищи боялись, как бы он не вывалился из саней. Пальцы на распухших руках Егордана не гнулись, покрытые гнойными ранами ноги не выдерживали тяжести больного, и он лежал на санях, сомкнув заплывшие веки.
На второй день после возвращения полуживого Егордана к нему зашел со счетами под мышкой суетливый Федор Веселов. Почти всю эту зиму у Федора болели глаза. Он завязал их платком, и его водила семилетняя и уже тоже полуслепая дочка Аксинья. В юрте Веселов немного приподнял повязку.
— Прошлой осенью, отправляясь в Охотск, ты взял у меня и деньгами и товарами двадцать рублей. Не так ли, Егордан? — сказал Федор, щелкнув двумя костяшками на счетах.
— Да, так, — еле шевеля распухшими губами, тихо подтвердил Егордан.
— Ситец твой, что ты дал на рубаху, уже через неделю разлезся! — сказала Федосья, собираясь выйти в хотон. — Гнилой был ситец… А чай и мука…