Весенняя пора

Наконец Павел Семенов признал, что вол выздоровел. Он приказал выпустить его на зеленую лужайку. Прощались с волом сердечно, каждый погладил его, похлопал по шее. Долго еще потом в маленькой юрте вспоминали злосчастного вола, пожалуй, даже скучали по нему.

— Я сегодня видел Семенова вола, — сказал однажды Егордан. — Бредет себе, варнак этакий, не остановился даже, не дал себя приласкать.

Никитка и Алексей обиделись за отца. Но важно, что вол был здоров, и особенно печалиться не следовало.

Наступили летние дни. На грядках, где обе семьи сообща посадили картофель, которым поделился с ними Бобров, дружно вылезла лапчатая ботва. Хотя Ляглярины остались должны Семенову за пятьдесят три рабочих дня — сейчас еще было не известно, как и когда потребует он свой долг, — тем не менее в семье Егордана, казалось, настало наконец благополучие. Приближалась горячая пора сенокоса, и Дулгалах дал в этом году обильный урожай трав.

Как-то в ненастный вечер, когда Ляглярины и Эрдэлиры собрались перед камельком, где на рожнах жарились гальяны, в юрту вошел старик Семен. На голове у него была напялена рваная суконная шапчонка, в руке он держал старое волосяное опахало. Полы его короткого пальто из синей дабы распахнулись, открыв босые ноги и лоснящиеся от грязи полотняные штаны, подвернутые выше колен. Тяжело ступая своими журавлиными ногами, Семен молча подошел к нарам и уселся. Оглядев мутными глазами юрту, он отвернулся от людей и уставился в открытую дверь.

— Что нового, старец Семен? — спросил Егордан, чувствуя, что Сидоркин сын посетил их неспроста.

Старик, не меняя позы, медленно вынул из кармана табакерку, засунул в нос понюшку, оглушительно чихнул и прогнусавил:

— Ничего! Какие могут быть новости у меня, горемыки… Вот по твоим делам в посыльных хожу. Князь тебе грамотку прислал. Прими ее от меня собственными руками.

Потом он глубоко вздохнул, будто очень устал, и, преувеличенно наклоняясь то в одну, то в другую сторону, принялся шарить у себя за пазухой. Он вывернул все карманы, даже заглянул в табакерку и уже потом со спокойной важностью вынул из-под шапки запечатанный конверт.

Алексей подбежал к Семену, чтобы передать конверт отцу, но старик высоко поднял его над головой мальчика. Тогда Егордан сам принял бумагу. Он долго вертел в руках треугольный конверт с сургучными печатями, на которых были изображены два утиных пера — признак важности и срочности указа. Все вопросительно смотрели на него.

— Что же здесь такое? С двумя перьями… — медленно произнес Егордан.

— А я почем знаю! Господин, получивший грамотку, сам дознается, о чем в ней сказано. Говоришь, с перьями?.. Значит, не детские игрушки.

И, небрежно напялив шапку, Семен поплелся к двери, но с порога оглянулся и напомнил Егордану:

— Значит, принял в собственные руки.

— Принял! — подтвердил Егордан.

Старик скрылся за дверью.

Когда пакет обошел всех и попал в руки Никитки, мальчик предложил:

— Прочту-ка я…

— Нельзя! — испуганно вскрикнул отец и вырвал у него пакет.

Снова он уставился на сургучные печати, но в конце концов протянул конверт сыну и сказал:

— На, попробуй прочесть. Только печати не ломай.

Все принимали живейшее участие во вскрывании пакета, стараясь сделать это как можно осторожнее, чтобы не повредить печати, и переговаривались при этом почему-то шепотом.

Мальчик медленно, с остановками, прочел следующие слова, написанные корявым крупным почерком:

— «Инородцу Егору, сыну Лягляра. Ваш покос Дулгалах я передаю Семену Веселову.

Староста наслега Иван Сыгаев».

Ниже была приложена печать наслежного старосты, закопченная над горящей берестой.

Итак, кочкарник Дулгалах — все, чем жили Ляглярины, переходит к Семену Веселову… Отныне не будет и тех немногих копен сена, которые собирали они на своем жалком наделе.

Второй раз прочли бумагу, третий раз прочли — все было одно и то же.

— Эх, не следовало принимать пакет! — рассуждали бедные люди. — А раз приняли, значит придется выполнять!.. Сердце чуяло, что князь ничего хорошего не пришлет. Но кто мог думать, что он напишет такое!

И на другой день, и на следующий Егордан по нескольку раз доставал пакет и заставлял сына снова читать бумагу. Он надеялся, что, быть может, Никитка прочтет иначе: авось парень ошибся на одно, самое нужное слово. Но все выходило по-прежнему: Дулгалах передается Семену.

На третий день вечером Егордан долго сидел, крепко задумавшись. Внезапно он выпрямился и сказал с решимостью:

— Толстобрюхий и взаправду передал наш покос Семену! Но я им не сдамся, раньше выкошу — вот и все… Пусть делают со мной что хотят…

Появившийся вскоре Семен еще в дверях грозно спросил:

— Ну, господин важный, прочитал ты грамотку?

— Прочитал. Он велит отдать Дулгалах. Никак в толк не возьму, что это значит.

— Я тебе указы объяснять не стану. Одно могу сказать — нет у меня таких прав, чтобы ослушаться княжеского распоряжения. Если он сказал мне «бери», я, конечно, возьму.

— А я не отдам покос! Как мы будем жить, столько душ…