Весенняя пора

Вот они, эти страшные, грозные бесы, безжалостные идолы, которые высасывают счастье молодой женщины. Вот отчего у нее в двадцать лет ледяной взгляд и равнодушное, бледное, мертвенное лицо. Этих умных бесов не испугаешь лошадиными черепами.

В конце месяца старик Боллорутта запирается один в амбаре. Там он молится страшным духам своим, высшему своему божеству. Эти вещи принадлежали его двум первым женам, родовитым женщинам. Но живые здесь не пользуются вещами умерших. Наоборот, они, эти вещи, сосут соки из живых. Удел живых — помятый медный самовар, чашки, перетянутые в нескольких местах обрезками жести, выщербленные роговые ложки да старые деревянные миски.

Однажды Мойтурук пришла тяжело раненная: все-таки напоролась на самострел. Пикообразная стрела застряла у собаки в груди. Спицу она отгрызла. На груди у нее образовалась корка смерзшейся крови. Мойтурук никого к себе не подпускала, лежала за печкой и тихо скулила.

Вечером, когда хозяин грелся перед камельком после обычной дневной работы, Мойтурук, еле передвигая лапы, тихо выползла из-за печки.

— Ой, дитя мое!.. Разве не говорил я тебе! — всхлипнул старик.

Он положил собаку на колени и стал обмывать рану горячей водой. Роняя слезы из прикрытых глаз, Мойтурук тяжко стонала. После долгих и упорных трудов старик вытащил стрелу и со звоном бросил ее на табуретку. Потом сам утер слезу.

Долго сидел Василий, понурясь, щупая уши задремавшей у него на коленях собаки. Поздно вечером он уложил ее за печку, настелив туда сена.

— Егордан, не знаешь ли, чья эта стрела?

— Нет.

— Какой же это дуралей так высоко ставит стрелу? Придется завтра сходить по следу да поискать тот самострел.

Все молчали.

— Уж не твоя ли? — испуганно шепнула Федосья Егордану.

— Молчи! Я на рысь ставил… А она… Беда, коли старик завтра доищется! — Егордан посмотрел на спящего Алексея, потом шепотом пригрозил Никитке: — А ты, старший, смотри не сболтни чего не надо…

На счастье Егордана, ночью выпал глубокий снег и скрыл все следы.

А еще через день у Никитки кончились каникулы, и он вернулся в пансион.

Приближалась весна. Мойтурук с помощью старика вырыла под нарами углубление. Там у нее получилось уютное гнездышко.

Однажды утром в гнездышке закопошились щенята. Мойтурук глядела на них, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, и в ее умных глазах светились искры материнской нежности и готовность защитить свое потомство от любой беды. Сидя на корточках, старик любовно брал щенят на руки и гладил их, приговаривая:

— Ишь какие красивые, ишь какие хорошие! Знаменитыми охотниками будут. И бегунами хорошими! Будет у них зоркий глаз! Будет острый нюх!

Потом старик варил в маленьком котелке саламату и долго задабривал мольбами собачьего духа, который слывет существом весьма вспыльчивым и легкомысленным.

А близкая весна уже чувствовалась во всем. Солнце стало проплывать высоко над деревьями. Верхний слой снега днем оттаивал и становился мягче, а ночью подмерзал, делаясь колючим и ноздреватым. На дворе среди сенной трухи появились маленькие лужицы.

Мойтурук стала выводить своих уже подросших щенят на прогулку. Она играла с ними, резвилась, а потом водворяла их на место и исчезала, чтобы вскоре принести в зубах подарок — зайца, мышь или бурундука. Если щенки, отнимая друг у друга добычу, затевали возню, мать, лежа в сторонке, тихо ворчала, как бы унимая их.

Но однажды Мойтурук не вернулась домой. Она пропала.

Василия придавило горе, да такое безутешное, что он не в силах был выразить его словами. Забота о щенятах целиком легла на старика. Щенки повсюду бегали за ним. Он брал их на руки, крепко прижимал к груди, теребил уши, ласково трепал по спине и все время что-то бормотал. Вот кончилось кислое молоко, и мясо дохлого жеребенка кончилось, и гнилые гальяны уже съедены. Опять надо заботиться о еде. Уж очень они стали прожорливы, столько добра переводят!

Как-то вечером, когда старик вернулся из лесу и щенки, скуля, забегали вокруг него, он в сердцах закричал на них:

— Ешьте меня, меня самого ешьте!

И на следующий день начал раздавать щенков.

— Этого я давно назначил тебе, — говорил старик случайно заехавшему к нему соседу. — По всему видно, из него выйдет отменная охотничья собака…

— Тебя ждет! — говорил старик другому гостю, стоя со щенком на руках.

Если гость не хотел брать щенка, то старик умолкал и очень обижался. А если тот соглашался принять подарок, старик, обнимая щенка и гладя его по носу, тихо и печально умолял нового хозяина дрожащим голосом:

— Ты уж его хорошенько содержи. Мать у него — Мойтурук, умница была. Дарю тебе в надежде, что обижать его не будешь…

Одного щенка, похожего на Мойтурук, старик оставил себе.

Никитка приехал к своим на пасхальные каникулы как раз в то время, когда старик особенно тосковал по пропавшей Мойтурук и розданным щенкам.

Никитку завез домой Бобров по пути к больному, правда сделав при этом изрядный крюк. Всю дорогу он пел песни сударских, и, если песня была знакомая, Никитка подтягивал ему.