Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

В оружейную комнату вбегает ефрейтор в линялом хэбэ[18], – красная повязка сползает с рукава, ремень свисает на животе; штык-нож съехал до самой пряжки и болтается между ног. «Выпорол бы тебя за неуставной вид, за бардак в роте и за то, что в наряд заступил в подменке, москвич гребанный, – мысль у Раскосова вьётся быстро, – да не до того сейчас». Лицо у дежурного радостно-виноватое, он озабоченно прикладывает кончики пальцев к виску и начинает нескладно докладывать, но тут из коридора доносится крик дневального:

– Рот, смиррн!..

«Иващенко нелёгкая принесла… Тоже мне, командир роты, а я за него приказы отдаю. Распустил людей». Раскосов презрительно смотрит на незадачливого ефрейтора. Потом говорит:

– Дежурный, поступаете в распоряжение капитана Шалого.

– Есть, – голос у ефрейтора-москвича срывается от волнения.

– А вы, капитан, займитесь… вашими автоматами.

– Есть… – отзывается Шалый.

Отстранив железную решётчатую дверь, Раскосов возвращается в коридор. Здесь его поджидает Иващенко. Вот он небрежно роняет дневальному у тумбочки:

– Вольно…

– Рот, вольн!.. – орёт над самым ухом дневальный-грузин. «Что тебя, режут что ли? Какой неудачный наряд! Завтра снова зашлю всех четверых. Эх, жалко старшина в отпуску и ещё целый месяц вот так колупаться, нервы себе мотать!»

Раскосов спокоен, не спешит докладывать: не уважает Иващенко, хоть тот и начальник. Насмотрелся тут в роте за три недели работы всякого – противно разговаривать. Да и бестолку.

А явился Иващенко не один. За его спиной прячется Мартынюк, заместитель командира роты по политической части: проще замполит.

– Товарищ майор, разрешите мне… в канцелярию? – Мартынюк улыбается, улыбка застывает на его губах, мертвеет, а глаза у парня, жалкие, затравленные. Раскосову противно: «Чего ради лез в замполиты? В актёрское, небось, мечтал поступить мальчик, а там тоже учиться надо, да и конкурс большой. Вот тебя папа с мамой в элвэвэпэу[19] и пристроили. А оттуда – сразу в “учебку”, образцовую, где за порядком следят и солдаты не насилуют офицеров, поближе ко Львову.

Чтоб в войсках сыночек не мучился. Да и генерал Мизак, начальник политотдела округа, поспособствовал. Вот и спихнули к нам с Иващенкой разгильдяя-лейтенантика. В отличную роту!»

Мартынюк сразу не понравился Раскосову: политработник-профессионал хоть роль сыграть сумеет, наврёт, где надо, как следует, а этот – неудачник. Одна с ним морока, всё у него невпопад. Кривляния эти городские: если его хвалят – приосанится, гонор как у маршала; если запарка и нужно в одну минуту разделаться с сотнею дел, гнётся, словно гвоздь под молотком, только фуражка торчит. Вот как сейчас. Чует Раскосов, что не терпится Мартынюку улизнуть в канцелярию: начальнику в рот глядит, ждёт не дождётся.

– А что у тебя… там? – наконец, спрашивает Иващенко; разворачивается медленно, точно башенный кран над недостроенным домом, мутно смотрит на замполита.

Раскосов – весь во внимании, о Мартынюке забыл. Какой-то Иващенко сегодня не такой! Он же дежурный по части! Что это с ним?..

– Ну… Отвечай, зараза!

– Мне надо… радиогазету готовить… – лепечет Мартынюк.

– А… Ну, тогда иди… занимайся… – Иващенко согласно кивает.

Мартынюк с радостью прячется в канцелярию.

«Делай, делай газету», – скрипнув зубами, Раскосов смотрит в сторону. Известно ему: сядет сейчас Мартынюк за стол, пороется минут десять в книжках разных там генсеков и пособиях, а потом забросит их обратно на полку и начнёт грызть семечки. Вернётся вечером рота из наряда, вызовет замполит сержанта-комсорга, спихнёт ему работу, а тот надёргает цитат, слепит трафарет, куда и останется только подставить фамилии «отличников» и «двоечников». И к утру газета готова – Мартынюк засядет в радиоузле и прочитает текст вслух. А аппаратуру наладит и подготовит другой солдат.