Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

Когда помылись и постирались, пошли на станцию. Дождь опять зачастил. Придерживая капюшон ветровки, чтобы не слетел, понурившись, Марат брёл по тропинке, не без труда отыскивая на сырой земле твёрдые места. Раздражение прорывалось наружу – он часто сплёвывал, настороженно поглядывал на товарищей, идущих впереди и переругивавшихся из-за пустого. Сам-то втайне мечтал с утра: вот кончится тренировка, отмучается он и пойдёт на станцию один, по лесу побродит. Да не получилось: едва выскользнул из корпуса, нагнали Урий и Ант'aнас, да ещё Чмяга увязался. А Шуру Вадим Борисович не отпустил – заставил драить шваброй палаты.

В лесу было хорошо – только дождь шелестит, да трава густая вперемежку с папоротником клонится под ноги, переливается, отяжелевшая от воды. «Теперь палаты будут забиты до самого конца смены, а отделяться от коллектива – никак нельзя: волей не волей придётся отвечать на шутки – шутками, смеяться со всеми впопад и невпопад, швырять в кого-то подушкой, чтоб неповадно было кидать её в тебя в другой раз, и терпеть несносный галдёж…»

Они уже шагали по деревне. От сараев и построек несло навозом. Вокруг мрачных неуютных изб, вросших в землю по самые окна или возвышавшихся на высоких кирпичных цоколях, рылись в грязи куры, дежурили, грозно потряхивая гребешками, свирепые петухи. За отсырелыми изгородями, из замшелых будок полаивали косматые псы. Фыркнул в спину бычок, щипавший травку.

Показалась станция – главные пути и запасная колея. А меж двух полотен разложены плиты, заменявшие платформу. Невдалеке – кирпичная коробка, станционное управление, и сарай-трёхстенка, внутри – засиженные лавки, нечто вроде «зала ожидания», где несколько бабок с котомками через плечо прятались от дождя.

Вот загудели рельсы, показался из-за поворота грохочущий дизель: тормозя, заскрипел, заскрежетал, высекая колёсами искры.

С десяток вагонов тянулись за локомотивом. Бабки повыскакивали на платформу. Дизель остановился. Из тамбуров головного вагона высыпали свои, знакомые. Поспешил к ним. Рогволд Станиславович, заметив Марата, приветливо махнул рукой, отозвался:

– Смотрите-ка, второй состав встречает!

– А, да ну их к хренам!.. – огрызнувшись, Пружина спрыгнул на землю, взвалил рюкзак на плечи, поправил лямки; презрительно скосился на опешившего Марата. – Что, Абдула, наели тут рожи от безделья?

– Пружина, кубок у тебя? – Крикнул кто-то из своих.

– Да, – устало отмахнулся тот, – не приставай.

А из рюкзака его и впрямь выпирало нечто выпуклое, блестящее, похожее на вазу.

Про Марата забыли. Он уже не улыбался: было обидно до слёз. Но пересилил себя и вглядывался в отупелые от усталости лица. «Да, досталось вам. Рогволд требовал только победы… Молодцы, сломали киевлян!..»

Волна холодной мороси плеснула в лицо. Впереди ещё целый день. И вечером тренировка – тяжёлая, мучительная. Задрал подбородок. Окинул взглядом тучи, висевшие над головой, серо-фиолетовые, безнадёжные.

Дизель тронулся. Поодаль от всеобщего говора и смеха Марат почувствовал себя одиноко и заброшенно. Никому он в этой ДЮСШ не нужен, не родился он спортсменом – так просто держат, для количества, для отчётности… Но стиснул зубы, вернулся к ребятам, зашагал рядом. Вот кто-то улыбнулся ему – Марат радостно кивнул, поздоровался…

Нет, назад в лагерь он будет возвращаться вместе со всеми!

1982 – 1989 гг.

Детская игра

Повесть об «образцовом» подразделении Советской Армии 1980-х годов

Жизнь надо ни любить, ни презирать Дж. Мильтон «Потерянный рай»[14]

I

В оружейной комнате душно, пахнет гретой смазкой. Утренние лучи, посечённые оконной решёткой, забрызгали светом стояки с автоматами. Наклонившись, Раскосов внимательно смотрит: один акээм[15]

, другой, третий… Близнецы да и только – поди разберись, какой автомат вычищен хуже, какой лучше! Портупея режет спину и плечи, в лопатку впился ремешок, и лениво скатывается к пояснице капелька пота.

А рядом – капитан Шалый. Противный тип.

«С моржовым рылом твоим огурцы солёные на рынке продавать, а не учебным взводом командовать», – злится Раскосов. Но внешне спокоен: натренировался за годы службы, ничем себя не выдаст, ни единая жилка на лице не дрогнет. «С Шалым надо быть начеку: тридцать три года служит и десять в этой учебке. Уж небось позабыл, когда в последний раз боевой “МиГ” к полету снаряжал. Зато Командир его уважает… А, наконец-то! Не зря я глаза портил».

И Раскосов начинает:

– Глядите, капитан Шалый!.. Вот так ваши подчинённые хранят личное оружие. В пыли и в грязи!

Выхватив из автоматного частокола нужный акээм, Раскосов снимает затворную раму, потом протягивает автомат Шалому и показывает.

«Пусть думает, что дурью маюсь. Всё равно я стану майором! А что они там про меня болтают в роте, наплевать. Были бы погоны на плечах, да чтоб уши не мёрзли… Ну, не век же мне в заместителях куковать!»

Помрачнев, Шалый обхватил ладонями ствол и цевьё, исследуя внутренности автомата.