Ветер Дивнозёрья

— А не отравишь? — Кощеевич хоть и продолжил ерничать, но чашку свою отдал.

— Я подумаю! — хохотнула она, уперев руки в боки. — Хотя тебя травить — только яд переводить. Ты же бессмертный. Лучше я тебе травку-добрословицу подсыплю. Захочешь грубость сказать — а слово из глотки нейдет.

— Поздно меня воспитывать, целительница. Дурное наследие, кровь Кощеева, детство тяжелое…

— Игрушки деревянные, к полу прибитые, — шепотом подсказал Пушок.

И, конечно, разрядил обстановку. Огнеслава не стала придумывать колкий ответ, рассмеялась. Тем временем Василиса поднялась и схватила переметную суму:

— Не пора ли нам в путь?

— Что, даже чаю не попьете?! — ахнула целительница, и Яромир закивал:

— Может, с утра полетите? Зачем на ночь глядя?

— Дык самое время, — возразил дядька Ешэ, выпуская кольцо дыма. — Враг наш не дремлет, но ночью все симарглы серы. Можно будет прошмыгнуть незамеченными у упырей под носом. Василиса права: чего ждать-то?

Проводы вышли недолгими, будто все боялись прощаться — а вдруг навсегда? Времена-то лихие, всякое может случиться. Только Лис обнял и мать, и Маржану, выдав какое-то напутствие на навьем. Наверное, доброй дороги пожелал по-своему, по-колдунски…

Когда симаргл со всадницами скрылся вдали и все вернулись в юрту, дядька Ешэ, кряхтя, принес котел с пловом. Гости набросились на еду. Огнеслава, как и обещала, заварила травяной чай, от которого улучшилось настроение, а тревога не то чтобы совсем исчезла, но отступила — эх, жаль, что ненадолго.

Потом котел подчистили и убрали, очаг разгорелся сильнее, и Тайку совсем разморило. Она свернулась калачиком на овечьей шкуре и задремала. Пушок подсунул ей под голову подушку и замурчал над ухом, как трактор:

— Тай! А Тай! Мр-ры твою сумку нашли и сохранили. Щас одеялко тебе принесу. А хочешь зер-р-ркальце? Сморит — так хоть с Семеновной повидаешься… Глазки закрывай, баю-бай, мр-мр-мр…

Девушка на то и надеялась, но, увы, даже когда она заснула с мыслью о бабушке, пробиться в чужой сон не удалось. Вроде и на Дорогу сама вышла: босиком, но почему-то с сумкой — ходила-бродила, а все равно не пускало что-то. Словно водила тропка. Гринька в лесу любил так развлекаться. Сядет за кустом и считает: с какого раза человек поймет, что уже проходил мимо этой полянки? Интересно, на Дороге Снов может быть свой леший?

Ветер, будто подслушав ее мысли, засвистел-захохотал в уши. Ишь, насмешник! А Тайку вдруг осенило, что если бабушку решили спрятать ото всех, то и в сон к ней, небось, так просто не попадешь. Оберег охранный сделали, и все, никаких визитов. Обидно было, конечно, но Тайка понимала, зачем нужны эти меры предосторожности. Что ж, может, тогда к Маре Моревне в гости заглянуть?

Стоило ей только подумать о старой чародейке, как за спиной раздался знакомый голос:

— Здравствуй, ведьма! Не меня ли ищешь?

Тайка обернулась:

— Откуда вы знаете?

Ну точно: та стояла почти вплотную и улыбалась:

— Думаешь слишком громко.

Здесь, на Дороге Снов, Мара Моревна была молодой — как в Марину ночь, только волосы казались еще чернее — прямо вороново крыло, а кожа, наоборот, белее мела. И глаза прямо в душу смотрят. Конечно, от такой ничего не скроешь.

— Вообще-то я сначала бабушку искала, а потом о вас подумала.

— А не боишься по снам-то одна шастать? Нешто не помнишь, как в прошлый раз Доброгнева на тебя Горыныча натравила?

— Не боюсь. У Доброгневы всего два Горыныча в услужении, и оба сейчас на осаде заняты. Да и Кладенец у меня есть. А если не справлюсь — в волка превращусь и убегу. Тайка не хвасталась, просто рассуждала.

— На все-то у тебя ответ найдется, — хмыкнула Мара Моревна. — Растешь, ведьма. Коли волком теперь оборачиваться умеешь, значит, встретила мою подруженьку Люту?

— Вы знакомы?

— А как же! С самой зари времен. Дала она тебе шерсти-то?

— Дала. Только… вы принести просили, а шерсть там, я — тут. Как же быть? — У Тайки на глаза навернулись слезы. Это она что же, зря спала?

— А ты подумай, ведьма. Как ты Кладенец на эту сторону сна проносишь? И почему в джинсах оказываешься, даже если спишь без штанов?

— Потому что без штанов ходить неприлично, — усмехнулась Тайка, и тут до нее дошло. — Это как с платьем, которое я себе однажды наснила? Нужно просто представить то, что хочешь в сон принести?

— Правильно мыслишь. Ну да ладно, на первый раз я тебе помогу. Закрой глаза.

В лицо дохнуло ветром — уже не тем промозглым и насмехающимся. Этот пах свежей землей, талым снегом, ростками новой травы и коровьим молоком.

Тайка открыла глаза. Они стояли в продуваемом насквозь гроте. Снаружи выла метель, а в маленьком каменном отнорке за заборчиком, там, куда не добирался сквозняк, зеленели робкие побеги. На сене новорожденные среброрунные ягнята сосали овцематку, а в золотой чеканной чаше лежало маленькое сухое семечко.

— Где это мы?

— Там, где кончается зима.

— Но ведь она еще только начинается!

— Потому это место и укрыто до поры. После долгой ночи, когда родится новое солнце, семечко прорастет. Нравится?