Ветер плодородия. Владивосток

— Какое же наше дело? — с оттенком легкого возмущения ответил Алексей Николаевич.

— Какое дело! — с насмешкой отозвался британец. — Я сам слышал вон на этом форте команды по-русски закричали. — И он произнес по-русски: «больше пороха». — На каком это языке? Идите, сэр, вон на этот форт, там увидите своих приятелей соотечественников, если они не убрались, чтобы никому не попадаться на глаза и не открывать секрета.

Алексея ни на один из фортов не пропустили. Он попробовал пройтись мимо форта и даже крикнул «Гутен таг!»

Когда впервые подходили с Николаем Николаевичем на вельботе к борту американца, то некоторые матросы сверху закивали Сибирцеву головами. Офицеры здоровались с ним на борту, улыбались, как старому знакомому. Кажется, это опять покоробит Николая Николаевича.

— Здравствуйте, сэр! Я хорошо помню вас, сэр, — бесцеремонно сказал матрос огромного роста, подходя к Сибирцеву. — Помните меня? Жаль, я не видел вас вчера. Бы там мало пробыли.

— Как же можно забыть Джонни?

Матросы столпились вокруг Сибирцева, и он начинал сквозь наросшие усы, бакенбарды и пышные завитки разбирать повзрослевшие знакомые лица. Все порядочно изменились, но еще молоды, узнать можно. Прошло шесть лет. Знакомых много.

— То, что вместе пережито, сэр, забыть невозможно.

Муравьев, возвратившись на «Америку», свое выговорил:

— С вами. Алексей Николаевич, невозможно оставаться скрытым. Если бы я знал, не брал бы вас к американцам. Откуда у вас подобные знакомства? Куда только ни приходим — все и всюду вас знают, и вы всех знаете. На всем свете так? С вами никуда невозможно явиться, появляются какие-то матросы, оказываются ваши приятели. А что это за рояль? О чем вы говорили? Вы у них тапером были?

— У американцев вне службы нет различия между офицерами и матросами. — ответил Алексей Николаевич.

— Это у них выветрится. Дайте им войти в силу. Республиканская бюрократия ужасней и опасней, чем дворянские благородные замашки.

«Сибирцев! Опять вместе! Садитесь со мной!», «Рад видеть вас всех». Каково было это слышать Муравьеву, когда прием в его честь! Алексей Николаевич сам, как янки, так за столом и понес!

— Они, Николай Николаевич, отдали нам свои каюты. Этот американец друг и приятель мой. Они кормили нас в Японии, одевали, и мы жили у них на пароходе. Воспользуйтесь этим. Японцы нас не хотели к ним близко подпускать. Мы просигналили… И как они ринулись в баркасы и помчались к нам на выручку. Их матросы живо и без церемоний разогнали японскую полицию и взяли нас с собой на борт вот этого самого «Поухатана». Теперь некоторых из них нет, верно, переведены на другие суда, все побывали у себя дома… Скажу вам, это дорогой мне корабль. Сколько прекрасных воспоминаний!

Пегрейм на приеме сидел рядом с Сибирцевым и не понимал по-русски, лишь угадывал смысл речи Алексея, обращенной к своему генералу и послу, и тронутый до глубины души ласково чуть-чуть похлопывал его по спине. Но это незаметно и против всех понятий о чести мундира и о дипломатическом этикете.

А на палубе матросы, как равному, кивали и улыбались Алексею.

— Морякам «Поухатана» мы обязаны своим спасением в Японии от голода и гибели.

— Каково мне было слышать, что они ждали, что вы за эти годы побываете у лейтенанта Пегрейма в Южной Каролине. Откуда такое знакомство? Что за дружба с их офицерами? Какое панибратство с нижними чинами, как будто они вам ровня! Неужели вы водили с ними компанию?

— Так и было. Николай Николаевич. Американцы вне службы просты с матросами, у них по-приятельски. Это наши личные друзья. Что бы вы желали, Николай Николаевич?

— У нас это есть в кавказской армии, где офицеры и солдаты вместе, где солдаты и офицеры вечно вместе перед лицом смерти. Меня этой демократией не удивить. У нас в России все есть, но я впервые вижу что-то подобное в иностранном флоте.

— А вы и были впервые на республиканском корабле американцев. Вы же любите королей и… императрицу Евгению…

— Хорошо, что матросы вас по плечу не хлопали. Вы с ними не шутите. А что до простоты обращения офицеров, то это у них скоро вытравят.

— Я не смею отворачиваться от… друзей.

— А что же я для вас? Я сидел на приеме в мою честь и молчал. Мы с Бардом были как ненужные за столом, где шла ваша беседа. Меня вы предадите, если придется выбирать: я или янки?

— Вы, конечно, Николай Николаевич. — чуть не засмеялся Алексей Николаевич.

Муравьеву было смешно и грустно.

— Я лично пока им ничем не обязан, кроме постройки у себя на верфях за большие деньги моего парохода, который их же привел в восторг. Вот вы русский, не подумали и сболтнули, что поедете в Южную Каролину, а они ждали, и он и его сестры желали с вами познакомиться. Как черт вас дернул за язык, да еще было это в царствование Николая I. Да кто вас пустит в Южную Каролину? А если бы… Что вспоминать!