Ветры низких широт

— Все устали, один я, разумеется, не устал. Всем необходима смена ритма, один я в этой смене не нуждаюсь, — взвинчивая себя, сказал Ковалев, хотя и понимал, что его бравый заместитель так все закрутил, что теперь остановить, тем более отменить, ничего нельзя, а отменить это нелепое празднество среди океана, когда к тому же на душе скребли кошки, ему прямо-таки захотелось. Он не был суеверен — скажем это и во второй раз, — но все-таки под спудом шевельнулась суеверная мыслишка: «А не сглазим? А вдруг сглазим? — И тут же остепенил себя: — А разве можно сглазить то, чего нет?»

— Командир, дай жаждущему глоток воды.

— Почему глоток? Я и ведро могу отпустить. Да ведь нет его у меня. — Ковалев снял микрофон. — Штурман, командир. Сколько у нас осталось до Нового года?

— Москва, товарищ командир, вовсю уже кутит, — вздохнув, сказал Голайба. — У нас он объявится через сорок шесть минут.

— Хорошо. БИП, командир. Доложите обстановку.

— Надводная — горизонт чист. Подводная...

— Добро. Докладывать постоянно. — Ковалев отключил связь. — Рассыльный! — позвал он и, когда голова рассыльного появилась в люке, приказал: — Пригласите ко мне старшего артиллериста.

Сокольников догадался, что рассыльный не понял, кого следует пригласить к командиру, и сказал от себя:

— Командира БЧ-2 капитан-лейтенанта Романюка.

Голова рассыльного словно бы провалилась, и в люке засветился слабый огонек — там горело ночное освещение.

— Знаешь, комиссар, к чертям собачьим, конечно, суеверия, но под Новый год все-таки хочется немного и посуеверничать.

— Ничего, командир, все будет хорошо.

В темноте возникла новая фигура. Ковалев лица не различил, но догадался, что это был старший артиллерист, и не стал дожидаться его доклада, спросил сам:

— Ракетницы, сигнальные ракеты получили?

— Так точно.

— По команде вахтенного офицера тремя залпами под углом примерно в сто двадцать градусов.

Старший артиллерист молча кивнул и спустился в низы.

— Тебе часто приходилось встречать Новый год в море? — спросил Ковалев Сокольникова.

Голос у Сокольникова неожиданно стал глухим.

— Второй раз... Тогда мы с Игорем Вожаковым на широте... Знаешь, это чуть левее... Подвсплыли, поглазели на звезды. Дали команде покурить. Там оживленно было, поэтому фейерверков не устраивали. Только загадали, что надо. А осенью я его потерял. И сам вернулся в надводный флот. Ни одна загадка наша не сбылась.

Они молчали долго.

— Жалеешь, что расстался с подплавом?

— Жалеть приходится, когда теряешь друзей. А все прочее большого значения не имеет. Без Игоря на лодках я уже служить не мог.

Они опять помолчали.

— Может, мы зря все это затеяли?

— Мой старик говаривал, что снаряды в одну воронку не ложились, — сказал Сокольников.

Ближе к полуночи на мостик поднялись Бруснецов, которому предстояло заступить на командирскую вахту, и старший артиллерист Романюк со старшим штурманом Голайбой, и все вышли на открытое крыло.

— Штурман, дайте местное время, — попросил Ковалев.

— Двадцать три сорок шесть, товарищ командир.

— Вахтенный офицер, стоп машина. Ложимся в дрейф.

«Гангут» словно осел поглужбе в воду, чтобы быть остойчивее, смолкли машины, унялась в переборках дрожь, и стало тихо-тихо. Это было так непривычно, что даже зазвенело в ушах.

Небо было чистое, и в теплой черной ночи большие звезды казались лампами, они отражались в густой воде, которая едва вздымалась и снова опускалась, как будто пыталась издать тяжелый глубокий вздох и не могла. От воды вздымался прелый запах, словно из запертого помещения, хотя помещение это было открыто во все пределы и по нему с одинаковой свободой разгуливали и крепкие ветры, и слабые сквознячки.

Приближался торжественный момент, все невольно примолкли — о чем говорить в такую минуту и что вспоминать? — даже страшно было подумать, что где-то за тридевять морей в этот час мели метели, под ногами поскрипывал снежок, с неба взирала холодная луна, а в домах на настоящих елках, пахнущих смолой и оттаявшей хвоей, горели настоящие свечи, с которых капал настоящий воск. Да полно, было ли все это на свете, может, нет уже ничего, остались только вот эта маслянисто-густая вода и черное небо с тусклыми лампами на нем, и эта тишина, леденящая душу, и эти невыраженные вздохи, которым никогда не вырваться из пучины.

— Товарищ командир, — доложил Голайба, — до Нового года осталось семь минут.

— Хорошо. — Ковалев нашарил в кромешной темноте микрофон, включил БИП. — БИП, командир. Доложите обстановку.

— Воздушная... Надводная...