Ветры судьбы

– А мени як раз требо удобрить город, а моя баба все кажить: «Павло такой добрый, такой добрый», – позвонки у Петра даже прогнулись вперед, чтобы помочь словам убедить собеседника.

– Ага. Зараз я зрозумил намир твого визыту, – Павел неторопливо затянулся дымом и, когда губы его зашевелились, он запыхтел, как паровоз, прерывая прямые струи из ноздрей. Петр продолжал сомневаться в успехе своего визита, но надежда не покидала его, когда до ушей доносилось клокотание собеседника. – Да, тачка у меня хорошая, сам зробыв.

– Так вот, – продолжил было Петро, когда Павло пренебрежительно отвернулся в сторону своего двора, и вечерний воздух содрогнулся от покрика:

– Васька, сын мой!

Из конюшни выглянул стройный парень лет двадцати. Косая сажень в плечах и добрая улыбка в голубых глазах под пышной копной темных волос говорили о доброте характера молодца

– Чего тебе, тату? – вечерний воздух донес по ветру молодой тембр юноши.

– Бросай утюжить своего гнедого. Кати сюда тачку. Она там за сараем стоит.

Не веря своим ушам, Петр выпрямился, как будто сбросив пару пудов груза.

– Да ты сидай, соседушка, сидай, – поворачиваясь снова лицом к просителю, Павло протянул ему кисет, – на вот, отведай моего, сам садил.

– Премного благодарствую, – Петро стал набивать вишневую трубку, но не такую изящную, как у Павла.

Они не спеша присели на завалинку, пыхтя самосад в две тяги, и, когда Василий подкатил к ним тачку, дым над плетнем подымался, как от небольшого пожара

– Ты знаешь, Петро? – протягивая указательный палец в сторону колеса, – ось мне выковал кузнец Вакула, он как раз был должен мне мешок борошна с прошлой весны.

– Да-а, розумию, – одобрительно кивал Петро.

– Хорошая получилась ось. Ну а остальное я зробив сам.

– Да-а, гарна тачанка

– Да-а, гарна, – и, поднатужившись, Павло снова гаркнул: – Васька! Сынок!

– Тут я, тато, не ори, я не ушел ще, – Василий широко улыбался, предчувствуя юмор своего отца.

– Так вот, сынок, поставь тачанку на мисцэ.

– Ка-ак? – от возмущения Петро встал на ноги.

– А вот та-ак, – передразнивая соседа, Павло пробурчал: – И ты себе зробы такую.

– Тьфу ты, – Петро сплюнул и, не раздумывая, побрел до своей хаты.

– Едут! Едут! – кричала босоногая ребятня, которая стремительно неслась вниз по улице, где в начале, из-за поворота, появилась почтовая карета, запряженная двойкой добротных лошадей. Позади кучера были видны пассажиры, мужчина и женщина, явно не крестьянского сословия.

* * *

– Тато Антону! Зустричайте гостей! – перепуганная неожиданным приездом, мать Ефросиньи сейчас металась из угла в угол. Набрасывая платок на плечи и наскоро разглаживая щеки ладошками, она последовала за Антоном во двор.

Из кареты сначала появился кучерявый Яков и, подавая руку, он помог выбраться Татьяне. Усатый кучер шустро начал выгрузку багажа.

– Здравствуй, мамо, – Татьяна обняла свою мать, от которой пахло хлебом и молоком. Сквозь накатившие слезы Татьяна видела, как по родному отец обнимает Якова, и на душе у неё стало теплей от сознания того, что Якова принимали в их семье как сына.

Кучер, переминаясь с ноги на ногу, не вмешивался в сцену встречи.

– Ваня, как ты подрос! – Татьяна, поднимая мальца на руки, обнимала и целовала румяные щеки. Одному богу было только известно, как она тоскует по своему ребенку, уверенному в том, что она и есть его старшая сестра.

– Как добрались?

– Как поживаете?

Вопросы и ответы наперебой смешивались между собой, когда опомнившийся Яков оплатил за дорогу кучеру.

– Один рубль это много, барин, хватит полтины, если конечно позовете меня на обратный путь, – сказал кучер и тут же поспешил добавить: – Премного вам благодарен.

Карета запылила вниз по улице, а Антон с Яковом принялись заносить кожаные сумки в сени.

– А где же наша красавица и почему не встречает свою сестрицу? – поинтересовалась Таня.

– На панщине наша Фрося.

– Какая панщина, мамо? Двадцатый век! Николай отрекся от престола.

– У Выговских помолвка и вечерний бал. Фрося там при кухне, глядишь, может, и зачислят её в прислугу. Все ж таки легче, чем в поле пот проливать.

– В каком поле, мамо? В Питер мы её заберем, там такие красавицы нужны. Выдадим за морского офицера.

– Хватит нам одной вдовы. Слава богу, Яков нашелся. Не забывай, война сейчас и мужика вдове найти, ой какое счастье должно быть.

Пока женщины продолжили свою тему разговора на кухне, Яков и Антон вышли во двор покурить. Уже смеркалось. Солнце зашло за горизонт и вечерняя прохлада начала окутывать улицу и дворы.

– Я вам английского табачку привез. «Нептун» называется и папиросы готовые, не нужно крутить, время тратить, – Яков протянул Антону пачку.

– За аглицкие тебе спасибо, сынок, а на счет крутить, так я вам скажу, что это вам молодым времени не хватает, а мы все не спеша, по-стариковски.

После погрома в Кракове Яков потерял своих родителей и ему сейчас чем-то нравился этот мужик. Не потому, что он называет его сыном, а потому, что он действительно ощущал какую-то внутреннюю отцовскую заботу, исходящую от старика.