Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I

«Я отправил сообщение к Начальнику, умоляя его, чтобы он предпринял меры и отправил Тамару ко мне. Мой друг Бухтин сочувствовал этой идее, но был скептичен по поводу того, что Тамаре могли бы разрешить приехать сюда. Он сказал, что красная лента на приказе для ее приезда всегда возможна, но во время войны скорее всего это невозможно. Он напомнил мне, что ему не разрешили привезти его жену и детей. «Нет», заключил он, «НКВД держит их как заложников»».[1006]

Именно чёткое осознание заложничества близких позволило осуществить компромисс – посредством переписки Жорж мог быть уверен в том, что с женой и родителями всё в порядке, а НКВД, разрешая передавать письма из дома, каждый раз напоминало ему, кто же на самом деле в этом доме хозяин, благодаря кому у Жоржа поддерживалось стремление к возвращению в СССР.

Но мне трудно предположить, что Жорж, не имевший никакого опыта нелегальной работы, сам придумал такой способ контроля за состоянием дел родных и страховки от произвола НКВД. Вероятнее всего, это подсказал ему кто-то из опытных кадровых разведчиков ГРУ во время его учёбы в Москве или подготовки во Владивостоке.

Но в таком случае его наставник должен был обучить Жоржа и «маленьким секретам» поднадзорной переписки. О них И. Ахметов рассказывает на примере своих договорённостях с женой перед поездкой в мае 1941 г. в Германию так:

«Наши последние дни вместе мы провели, изобретая маленькие шифры для включения в наши письма, чтобы дать знать друг другу обо всем серьезном, что могло бы произойти с каждым из нас».[1007]

Это была драматическая поездка – вскоре началась война, Ахмедов был интернирован и после многих перипетий оказался в Турции, в советском посольстве. И вот здесь договорённости с женой сработали!

«В августе года начала этой ужасной войны я получил долгожданное письмо от Тамары, первое от нее, хотя сам писал не менее чем два раза в месяц. Ее письмо было во всех отношениях очень тревожным. На нем стоял штамп Первоуральска, города в свердловской области, на Урале. Письмо было очень коротким. Все что она написала, это о том, что ее эвакуировали из Москвы, не объяснив причины. Последние строки выглядели как: «Я никаких писем не получила от моих родителей в Полтаве и беспокоюсь, что с ними случилось. Чувствую себя больной и одинокой…». Согласно нашему маленькому шифру, о котором мы договорились, чтобы обходить цензуру НКВД перед отъездом в Германию, любая ссылка на ее родители должна была означать, что она хочет присоединиться ко мне». <Орфография оригинала>[1008]

Как бы то ни было, Жорж не мог договориться ни о чём подобном со своей женой – он не виделся с ней ни разу с декабря 1939 года, когда был призван в армию. А вот с отцом он мог обсудить это в июне 1940 года, когда приезжал в колхоз к родителям из Владивостока.

В одном из его писем к родителям «из загранкомандировки» мне встретился такой пассаж:

06.27.

Фрагмент письма Ж. А. Коваля к родителям, вероятно, март-май 1942 г.[1009]: «As usual there’s not much to write about myself. I’m well. I don’t even seem to catch cold anymore, haven’t had one all winter. I had some trouble with my teeth, but that of course is very insignificant. I got them fixed up now».[1010]

Перевод этого текста таков: