Вячеслав Иванов

На языке иноплеменномБлагословляю жизнь твою.Во сне младенчества блаженномНе знай о чем тебе пою,Склоненный старец над постельюТвоей и маленькой сестры:

Спешите, пробудясь, к веселью,Ловите райский луч игры!..............На языке, земле безвестном,Кто пел тебе в рожденья час?В круженье ангелов небесномКоторый молится за вас?[497]

Поэт, знавший много земных наречий, в стихах говорил тем языком любви, без которого все остальные были «как медь звенящая или кимвал бряцающий».

Язык этот зазвучал и в заветной повести, незримо зревшей в душе Вяч. Иванова еще с детства. Когда ему было пять лет, во время смертельной болезни отца в тонком мистическом видении он увидел некоего таинственного старца, о чем поведал в поэме «Младенчество»:

Не знал я ни о чем: обительНевинных снов была ясна.Но стал у ложа ПосетительИ будит отрока от сна.

И вдруг, раскрыв широко очи,Я отличил от мрака ночиТень старца. Был на черном онОтчетливо отображен,Как-будто вычерчен в агатеИскусной резчика иглой…Тот образ, с вечною хвалой,

И ныне, на моем закате,Я – в сердце врезанный – хранюИ друга тайного маню[498].

Таким было первое живое соприкосновение детской души с горним миром. Позже Вяч. Иванов рассказывал Ольге Шор, которой поверял тайны своей жизни, скрытые от других, что старец этот не оставлял его и потом и ждал от него чего-то неведомого, что сам прямо не называл, но явно связанного с творчеством. Обо всем, что писал Иванов, старец всякий раз говорил: «Нет, не о том» или: «Хорошо, да не о том». В октябре 1916 года, когда поэт был в Сочи, ему вдруг привиделся образ царевича-послушника, топчущего в монастыре виноград для причастного вина и поющего песнь Пресвятой Богородице. Открылось и имя царевича – Светомир. На этот раз старец сказал: «Да, о том». Замысел вызревал двенадцать лет. Вяч. Иванов не решался к нему приступить. Да, он писал стихи, поэмы, драмы, научные исследования, статьи, но эта повесть, в которой должны смешаться черты эпопеи, житийного жанра и апокрифа, некая песнь в прозе, виделась ему чем-то совершенно новым и незнакомым, за что боязно было взяться.

Все разрешилось в Риме в 1928 году. Ольга Шор вспоминает об этом так: «Двадцать восьмого сентября утром В. И. сказал мне весело и смущенно: “Я начал писать”. И прибавил после короткого молчания: “Это – проза”. – “Проза?” (До тех пор он не стихами писал только статьи и научные книги.) – “Да, проза особая, а все же проза; в этом-то и разгадка. Повесть о Светомире Царевиче рассказывает келейник… Сказанье старца-инока…” – “Того самого старца?” – “О, нет. Тот вершит судьбами царства. А этот просто записывает что видит и слышит”. – “Летописец?” – “Пожалуй”. В. И. задумался. – “Может быть он и не один… Но, что ж так говорить. Не лучше ли прочесть?” Он прочел написанное за ночь: две главки. Прочитанное меня поразило своей необычностью, показалось значительным, убедительным; язык с налетом старины, по особому ритмичный, ни на чей язык не похожий. – “Как хорошо!” В. И. улыбнулся: – “Что Бог даст!”»[499]…

Когда они с Фламингой разговаривали, на пороге неожиданно показался зашедший в гости монах бенедиктинского монастыря отец Эфрем де Брюнье – добрый знакомый Вяч. Иванова. Он поздравил поэта с именинами. Вяч. Иванов был удивлен. Он совсем забыл, что день святого благоверного князя Вячеслава празднуется на западе не 4 марта, как в России и в Чехии, а 28 сентября. Это был знак благословения свыше. Вяч. Иванов отдал всего себя заветному труду. Первая книга повести была написана той же осенью в Риме. Вторую он писал в Павии и там же начал третью. Завершил ее Вяч. Иванов уже после возвращения – на Монте-Тарпео и на Авентине. Четвертую книгу «Повести о Светомире Царевиче» он начал писать в феврале 1945 года, а пятую – в 1948-м. Над повестью этой Вяч. Иванов работал до последнего дня своей жизни. В ней отозвались и «Сказание об Индийском царстве» – византийский апокриф, хорошо известный еще читателям Древней Руси и любимый ими, и духовные стихи о святом Егории – защитнике земли русской. Их отголосок слышен в песне, которую Отрада поет над колыбелью сына – Светомира Царевича: