Вячеслав Иванов

А в июле 1948 года он получил письмо из Парижа. Вдова его друга Юргиса Балтрушайтиса Мария Ивановна сообщала, что муж умер 3 января 1944 года, в день, когда Вяч. Иванов написал это стихотворение. Хоронили Балтрушайтиса во время бомбардировки. Еще годы спустя к его могиле на парижском кладбище Монруж те, кому была дорога русская поэзия, приносили цветы. «Он и здесь сумел заставить всех себя полюбить»[519], – писала вдова поэта. Вяч. Иванову она прислала составленную и изданную ею в 1948 году посмертную книгу Балтрушайтиса «Лилия и серп» со своей надписью: «Привет от Юргиса». Словно оклик из былого прочитал Вяч. Иванов обращенные к нему строки:

Кто жрец? И кто – огонь суровый?Чьи дни – как плавный воск полей?Не знаю… В храме жертвы новойЯ весь – и пламя и елей…И всей душою обделеннойЯ пламенею умиленно —На свет и боль тоски святой —Неугасимой полнотой…[520]

Один за другим уходили современники и ровесники Вяч. Иванова, составившие великую эпоху русской мысли и культуры. В 1941 году в Париже умер Мережковский, в 1942-м скончался Бальмонт. В 1944-м, в один год с Балтрушайтисом, не стало отца Сергия Булгакова и Фаддея Францевича Зелинского, в 1945-м – Зинаиды Гиппиус. В 1948 году в Кламаре за рабочим столом умер Бердяев. Самому поэту после получения посмертного привета от Балтрушайтиса оставалось жить ровно год…

Одного из своих ушедших прежде друзей Вяч. Иванов вспомнил в «Римском дневнике». Десять лет минуло, как не стало Андрея Белого – «гоголька», без которого трудно было представить «башню». Когда-то он написал провидческое четверостишие о своей жизни и смерти:

Золотому блеску верил,А умер от солнечных стрел,Думой века измерил,А жизнь прожить не сумел[521].

Андрей Белый и в самом деле умер от последствий солнечного удара. В 1944 году, в разгар августовской римской жары – «рыка звездного Льва» – Вяч. Иванов помянул друга – да и не одного его – в стихах:

В ночь звездопад; днем солнце парит,Предсмертным пылом пышет Лев.Спрячь голову: стрелой ударитЛюбовь небесная – иль гнев.Был небу мил, кто дали мерил

Кометным бегом – и сгорел;Кто «золотому блеску верил»,Поэт, – и пал от жарких стрел.В бестенный полдень столько милыхТеней глядится через смерть!И сколько глаз в твоих светилахСверкнет, полуночная твердь!И скольких душ в огнях падучихМгновенный промелькнет привет!Угаснет пламень искр летучих,

Начальный не иссякнет свет.А времена в извечном чудеТекут. За гриву Дева ЛьваС небес влачит. На лунном блюдеХладеет мертвая глава[522].

Как и в «Зимних сонетах», поэт вспоминал в «Римском дневнике» «на запад солнца взятых сонм родной». В этом сонме были и те, кого он знал и встречал на жизненном пути, и те, с кем ощущал глубинную связь через принадлежность к русской поэзии. Блок в своем последнем стихотворении отдал прощальный поклон Пушкину. Вяч. Иванов с благодарностью вспомнил троих предтеч русского символизма:

Таинник Ночи, Тютчев нежный,Дух сладострастный и мятежный,Чей так волшебен тусклый свет;И задыхающийся ФетПред вечностию безнадежной,

В глушинах ландыш белоснежный,Над оползнем расцветший цвет;И духовидец, по безбрежнойЛюбви тоскующий поэт —Владимир Соловьев: их трое,В земном прозревших неземноеИ нам предуказавших путь.Как их созвездие родноеМне во святых не помянуть?[523]

К памяти своего великого учителя Владимира Соловьева Вяч. Иванов обращался и в другом стихотворении «Римского дневника». Через сорок четыре года после его ухода из мира, изменившегося с тех пор до неузнаваемости, на исходе собственной жизни подводя ее итог, Вяч. Иванов вспоминал судьбоносные встречи с мыслителем и всем благодарным сердцем посылал ему поклон: