Вячеслав Иванов

Вскоре союзники начали постоянно бомбить окрестности Рима. Удары авиация наносила по стратегически важным объектам – вокзалам и промышленным предприятиям. Но нередко бомбили и сам город. Немало бомб упало в районе Сан-Саба. Когда начинался налет, семья вместе собиралась в передней. В убежище не ходили, поскольку 78-летний поэт не смог бы осилить дороги: в последние годы Вяч. Иванов вообще очень мало выходил из дому. Обо всем происходящем в городе ему рассказывали дочь и сын. Если бомбы падали близко, дом качался. Это соседство смерти, от которой не было защиты, и ужас ее одолевались лишь молитвой и доверием воле Божьей.

Налет подобный трусу, —Дом ходит ходуном,Воздушных Гарпий громУжасен и не трусу.Мы к смертному искусуПриблизились и ждем;Пречистой, Иисусу

Живот наш предаем[512].

4 июня войска союзников подошли к Риму. По городу, в котором укрепились немцы, велся непрерывный огонь. К вечеру на крышах появились белые флаги – немцы капитулировали. Обстрел сразу прекратился – побежденным дали время выйти из Рима. Немцы покинули город без единого выстрела. На следующий день Вяч. Иванов написал стихотворение «Немцы ушли»:

Несутся чаянья, как птицы,Нетерпеливые, вперед,Событий обгоняя ход,Пока тяжелой колесницыКрутой, внезапный поворотТебя, щебечущая стая,

По зеленям не распугнет.Вот какова была простаяРазвязка мрачной кутерьмы.Глядим оторопело мы.Сам астролог, кем предозначенЕдиный был исход всего,Негаданною озадаченГаданья правдой своего[513]

.

«Астрологом» Вяч. Иванов шутя называл Фламингу, которая с первых дней войны предсказывала сокрушительное поражение немцам, после чего унизительные условия капитуляции в Первую мировую покажутся им пустяком. Утверждала она также, что Рим останется цел, а Берлин будет разрушен. И действительно: раны, нанесенные Риму, были залечены сравнительно быстро, от Берлина же после его падения остались руины, пепел и груды камней.

Серые немецкие мундиры на римских улицах и площадях сменились многоцветьем союзнических войск. В этой пестрой, веселой, разноязыкой праздничной толпе можно было увидеть и белых, и чернокожих американцев, и бесчисленное разнообразие солдат Британской армии из народов, населяющих империю, «над которой никогда не заходит солнце», и алжирцев и марокканцев из Французского корпуса. Словно весь мир собрался в Риме как прообраз чаемого вселенского братства.

Понемногу начала налаживаться и оживать городская торговля. Порой этот «бизнес по-римски» выглядел комично. Лидия Иванова вспоминала: «Еще было голодно, но рынки оживились спекулянтами, которые более не скрывались по задворкам, а открыто предлагали свой подозрительного происхождения товар. Перевозочных средств не было, но зато появилась целая сеть доморощенных моторизованных вагончиков или просто грузовиков с установленными на них скамейками, занавесками для защиты от дождя и солнца, с приставными маленькими лесенками, чтобы публике было легче на них вскарабкаться. Эти импровизированные вагончики ездили иной раз на четырех, а иной раз только на трех колесах и часто опрокидывались, так что путешествовать на них было опасно»[514].

Вяч. Иванов, при всей его, казалось бы, внешней отрешенности, следил за политическими событиями необычайно пристально. Так когда-то Тютчев регулярно читал европейские газеты. Ровно в семь часов вечера каждый день Фламинга должна была включать радио, чтобы Вяч. Иванов мог прослушать политические новости. Те картины жизни, которые разворачивались перед поэтом во время его нечастых выходов в город, запечатлевались в стихах.

Вечный город! Снова танки,Хоть и дружеские ныне,У дверей твоей святыни,И на стогнах древних янки

Пьянствуют, и полнит рынкиКлёкт гортанный мусульмана,И шотландские волынкиПод столпом дудят Траяна.Волей неба сокровеннойТак, на клич мирской тревоги,Все ведут в тебя дороги,Средоточие вселенной![515]

Но страшные последствия оккупации еще долго напоминали о себе. Как прежде в России большевики расстреливали заложников в монастырях и храмах, так и нацисты превратили священные римские катакомбы в место массовых казней. Мартиролог первых веков пополнился мучениками ХХ столетия.