Вячеслав Иванов

«Римский дневник» вошел в посмертный сборник Вяч. Иванова «Свет Вечерний», который его сын издал в 1962 году в Оксфорде. В него были включены все стихи, написанные после двух последних прижизненных поэтических книг – «Cor ardens» (1911–1912) и «Нежная тайна» (1912). Название напоминало о любимой с детских лет, столько раз пропетой вместе с матерью при теплом свете лампадки в вечерней тишине молитве «Свете тихий»: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, и Сына, и Святого Духа, Бога». Первый в русской поэзии сборник стихотворений, изданный Боратынским в 1842 году, назывался «Сумерки». Поэт подводил итог своему земному пути. «Свет Вечерний» словно перекликался с ним. «Пришедше на запад солнца» жизни, Вяч. Иванов с нежностью и печалью вспоминал былое, ясно видел ужас настоящего и с упованием прозревал торжество Царства правды, любви и света в грядущем.

Но «Римский дневник» был своего рода «сборником в сборнике». Он имел в жизни и поэзии Вяч. Иванова особое значение. Его сын Дмитрий Иванов говорил об этом так: «Особенность “Римского дневника 1944 года” в том, что он состоит из очень коротких стихотворений, вдохновленных тем, что творилось вокруг… Каждое событие, все происходящее вызывает лирическую реакцию, и эти стихи своей простотой и прозрачностью значительно отличаются от тех, что он писал раньше»[507].

«Римский дневник» открылся 2 января стихотворением, полным глубокого смирения и готовности предать на Божий суд всю свою жизнь:

Великое бессмертья хочет,А малое себе не прочитНи долгой памяти в роду,Ни слав на Божием суду, —Иное вымолит спасенье

От беспощадного конца:Случайной ласки воскресенье,Улыбки милого лица[508].

Римскими ночами на Авентине ему вспоминалось родное московское семихолмие: детство у Зоологического сада и на Патриарших прудах, паломничества с матерью к святыням Кремля, Первая гимназия на Волхонке, открытие памятника Пушкину, университет, Зубовский бульвар, арбатские переулки и церкви. Память о родном городе всегда была смешана с горечью. Поэт знал, что Москву ему уже не суждено увидеть. Да и не осталось его Москвы. Разрушаемый войной Рим напоминал о ее разрушении, об исчезновении дорогих сердцу примет:

Густой, пахучий вешний клейМосковских смольных тополейЯ обоняю в снах разлукиИ слышу ласковые звукиДавно умолкших окрест слов,

Старинный звон колоколов.Но на родное пепелищеЛюбить и плакать не приду:Могил я милых не найдуНа перепаханном кладбище[509].

И все же Россия продолжала жить в русском слове, неподвластном разрушению и тлению. Язык, который всегда спасал ее в самые тяжкие времена, не давал ей умереть и теперь – ни в безвоздушье несвободы, где вековой культурный пласт был, казалось бы, полностью уничтожен, ни в изгнании. Живые истоки пушкинской поэзии продолжали питать ее и возрождать к жизни. Пробились эти ключи и на Авентине. Они зазвучали в стихах Вяч. Иванова, где каждое слово было на вес крови:

«У лукоморья дуб зеленый…»Он над пучиною соленой

Певцом посажен при луке,Растет в молве укорененный,Укорененный в языке.И небылица былью станет,Коли певец ее помянет,Коль имя ей умел наречь.Отступит море, – дуб не вянет.Пока жива родная речь[510].

В это время союзники и итальянские войска маршала Бадольо продолжали медленно, с огромным трудом и напряжением сил шаг за шагом вытеснять немцев из Италии. Они двигались к Риму. Канонада их орудий уже была слышна в городе. Но война не могла замедлить наступление весны. Дыхание ее на Апеннинах ощущается уже в начале февраля. Теплый ветер, дующий из Африки, с моря, оживающие деревья. Однажды Лидия Иванова принесла отцу расцветшую золотистыми шариками ветку мимозы, только что сорванную в саду. В тот же день, 1 февраля, Вяч. Иванов написал стихотворение, в котором друг другу противостоят жизнь и смерть, воскресающая природа и человек, несущий гибель и себе подобному, и всему живому вокруг:

Опушилися мимозы,Вспухли почки миндалей,Провожая Водолей,А свирепых жорл угрозыГромогласней и наглей.За грядой олив грохочетДальнобойная пальба.Вся земля воскреснуть хочет;Силе жизни гробы прочитМертвой силы похвальба[511].