Виделись!

И милейший парнишка Григорий мне замечательный повод похвастаться предоставил. И вроде бы не специально, вроде не сам в глаза лезу и выделываюсь, а только пытаюсь предостеречь человека, не обесцениваю достижения бахвальством, а всё равно — приятно.

Глаза этого Героя, практически вылезшие из орбит, были, как бальзам для моей души! Да — пусть я понторез, но, блин, это приятно!!!

Глаза Армана тоже порадовали. Он, хоть и не был столь же поражён продемонстрированными данными, но некоторого удивления скрывать не стал. Видимо, даже его представление обо мне, я смог немного превзойти.

Убедившись, что оба моих собеседника прочитали показанное им, я свернул и убрал обратно в сумку свой свиток.

— Итак, повторяю вопрос: ты уверен, что тебе ДЕЙСТВИТЕЛЬНО надо со мной? — повернулся к Григорию и с не до конца скрытой насмешкой во взгляде спросил его.

Тот замялся. Долгие две секунды по его лицу даже читались сомнения, колебания, но… Героизм возобладал над здравым смыслом. Он твёрдо кивнул.

— Уверен. Ты примешь меня в Группу, Герой Иван? — последовал формализованный запрос.

— Учти: я тебя предупредил, и за свои жизнь и здоровье ты несёшь ответственность сам!

— Я понимаю.

— Арман, будь свидетелем, — обратился к своему спутнику я. — Если его там грохнут или покалечат, с меня потом ответа не требовать!

— Свидетельствую, — вздохнул и с неодобрением посмотрел на парня Арман.

— Герой Григорий, я, Герой Иван, принимаю тебя в свою Группу с правом выхода по твоему желанию и правом исключения тебя из Группы по моему. Лидер Группы — я.

— Согласен.

— Свидетельствую, — пожал плечами Арман.

Глава 37

Солнце медленно ползло по мутной от зноя, не прикрытой ни единым облачком бледно-белёсой голубизне необъятного небосвода, грузно и лениво переваливая через полуденную отметку. Воздух полнился неумолчным, сливающимся в единый неразличимый звон стрекотом разноразмерных и разнопородных кузнечиков — обыденных обитателей высокого, но несколько повыгоревшего и склонившего буйные головы под давлением яростного света разнотравия, покрывавшего собой окружающие овраги и пологие склоны холмов.

Не было ни ветерка. Звенящий воздух, прогретый, прокаленный безжалостным солнцем застыл удушливым монолитом, в котором, казалось, мог завязнуть и подброшенный на ладони камень… Камень завязнуть мог… а вот мухи, овода и мелкие кусачие мошки вязнуть почему-то отказывались наотрез. Наоборот: они кружили, жужжали, лезли в глаза, в уши, норовили отыскать брешь в одежде и впиться в пыльную и потную от жары кожу, делая и так безрадостное стояние на посту ещё и мучительным.

Совершенно никчёмное и бесполезное стояние на никому не нужном посту, которое длилось уже второй месяц.

Понятно, что Зохан с Тохой стояли на этом посту не все означенное время, не весь месяц. Просто, именно сейчас была их смена. Очередь их десятка заступать в караул на этом участке на сутки, а им — время стоять непосредственно на посту. От этого времени оставалось кормить оводов ещё час, из тех двух, что, согласно уставу, приходятся на одну смену часовых. Всего час… Целый час!

И ведь не поболтаешь даже. Особо важный пост — усиленный, парный… Сержант бдит, гнида… Увидит в свой «визор» со стены Крепости, что отвлекаешься от «несения службы бодро…», таких мандюлей потом вставит! В нарядах сгноит. Мечтать о возвращении в караул будешь…

Особо не поболтаешь… Основной упор на слово «особо». А вот потихоньку, не поворачивая голов, не смотря друг на друга, повернувшись затылком к Крепости, парой-тройкой слов перекинуться-то можно: много он там, со своей стены разглядит, этот гад? Пусть хоть обсмотрится! Что б у него глаза повыкатывались от этого визора, у гниды…