Виктория

— Это все, что от него осталось? — наконец решилась спросить она. И по-дурацки помахала фотокарточкой. И тут же ей захотела провалиться сквозь землю, потому что почувствовала, что улыбается. Кольцо, ее окружавшее, стало тесней и гуще, всех душило любопытство, желание взглянуть на фотокарточку, но они в тяжелом молчании ждали ее трагического вопля.

— Он мне не сказал, что ты беременная, — проговорил чужак с непривычной для здешних мест легкостью, будто вовсе не понял, о чем она спрашивает. — Он вообще скрывал от всех, что женат, и взял с меня слово, что я никому не скажу.

Услышав его смех, Виктория вдруг засомневалась, не сумасшедший ли он.

— Он просто нарасхват в еврейских семьях в Бейруте. И ты не представляешь, как его балуют христианские монахини в санатории. Но сейчас ему нужны деньги, и если он их не раздобудет, то плохи его дела.

В ту же секунду с порога застекленной комнаты раздался ликующий возглас Мирьям:

— Виктория, Рафаэль не умер! Он жив!

Виктория подняла на свою двоюродную сестру полные слез глаза.

Гость указал пальцем на бумажку, которую она прижала к груди:

— Здесь адрес одного торговца в Бейруте. Перешлете ему деньги, и он обо всем позаботится. А я возвращаюсь домой, в Абадан.

Виктория была в шоке.

— Неужели правда, оттуда выходят живыми?

— Посмотри на меня, слава Всевышнему. Все думали, что мне живым даже до Ливана не добраться. И вот провел там два года, и взгляни на меня, взгляни.

Было что-то непристойное в его уговорах, и она опустила глаза и смотреть не стала.

— Когда ты его видел в последний раз?

Ее смущенное лицо пылало.

— Шесть дней назад. Его сейчас обнадеживают. Приехал он туда, как и я, одной ногой в могиле. Там мы стали как братья. В горах так здорово, так здорово! — И он заулыбался. — До того, что трудно снова вернуться к семье, снова впрягаться в это ярмо, на хлеб зарабатывать. А в Южной Персии летом еще душнее, чем в Багдаде. Просто ад.

— Ой, извините! — вдруг будто очнулась она. — Я сейчас накрою на стол для вас. Вы ведь, наверно, проголодались?

Раздался топот прыгающей по ступенькам Мирьям.

— Пусть живет здесь, пока не уедет в Абадан.

— Спасибо, спасибо! — воскликнул гость и, достав из кармана пиджака надушенный платок, по привычке туберкулезника провел им по губам. — А как поживают девочки?

— Младшая приказала долго жить, — сказала Виктория и исчезла в кухне.

Но достать деньги оказалось не просто.

Чужак проболтался у них целых две недели. Снова и снова жаловался он на то, что придется вернуться к серой жизни и заботиться о заработке. Азури относился к нему хорошо, водил его с собой в клуб и по утрам приглашал в свою мастерскую, чтобы не скучал во Дворе в обществе женщин и детей. Гостю нравилось слоняться по улицам города, сидеть в кофейнях на берегу Тигра. Был он человек приятный, его рассказы увлекали обитателей переулка, и Азури представлял его своим знакомым с такой гордостью, будто он птица заморская, влетевшая в их старую голубятню. И в то же время относился к нему с некоторым подозрением.

— Что он за человек? — спрашивал он Викторию. — Так долго не был дома, а не бежит к жене, детям и родителям. Мужчина он приятный, но есть в нем что-то от жулика, как, ты уж прости, и у твоего мужа. Откуда нам знать, каких времен эта фотокарточка Рафаэля? Может, и торговец из Бейрута тоже участник этого мошенничества? Может, Рафаэль давным-давно в земле?

Но сердце подсказывало ей, что гость говорит правду. На нее произвела сильное впечатление атмосфера роскоши, запечатленной на фотокарточке, роскоши, окружающей этот самый санаторий. Она видела взгляд Рафаэля, могла коснуться его лица, от которого исходил какой-то лучик безделья и сытости. Уж лучше иметь мужа-бездельника, чем мужа-мертвеца, от вдов люди шарахаются, как от прокаженных. Одиночество — это как шипящая головешка. В любом случае к отцу она обращаться не стала, чтобы помог ей деньгами. Он хотя и носит элегантный костюм и проводит время в клубе, но мастерская нынче с трудом кормит столько народу. Мужчины с размахом, те, что поуспешнее, уже укатили в новые кварталы города, в дома с электричеством, окна которых укрывают деревья. А ее отец все еще топчется в их переулке. Маатук Нуну уже сдал свой огромный дом примерно двадцати бедняцким семьям и купил себе дворец в квартале Батавин.

В те дни, когда у них гостил чужак, в их дом каждый вечер приходили гости и родственники, и они устраивали для них скромное пиршество. Первым пришел Эзра и стал деликатно расспрашивать гостя. Бейрут он хорошо знал со времен учебы, и они вдвоем расхваливали этот потрясающий город, пока начисто не окосели от арака Азури. Аптекарь даже взглядом не удостоил Тойю, которая вся дрожала от волнения. Несколько раз она выхватывала из рук Виктории блюдо и подавала его на стол, накрытый для мужчин. Под конец Эзра бросил на нее удивленный взгляд и спросил:

— Вы что, все еще здесь живете?

Когда же он совсем задурел и глаза у него стали красными, а губы мокрыми, то он улыбнулся ей, мол, что с тобой поделаешь, кивнул ей и сказал:

— Тойя, Тойя, решила так никогда и не вырасти?