Виланд

– Не Май плох, а Гёте и Шиллер слишком грандиозны. Прочувствуй это. Я не хочу принизить другого, я лишь хочу сказать, сколь велико то, что мы теряем… позволяем отбирать у себя.

Она еще раз окинула грустным взглядом стену, увешанную полотнами Грютцнера, и потащила меня прочь. Я был уверен, что мы наконец идем ужинать, но вместо кафе оказались в какой-то полутемной галерее на окраине города. К моему удивлению, посетителей здесь было гораздо больше, чем в Доме немецкого искусства. Возле некоторых работ так и вовсе было сложно протолкнуться. Глаза Лины загорелись.

– Только здесь осталась неплохая коллекция современной живописи. Посмотри, тут и экспрессионисты, и импрессионисты. Это Шагал, – восторженно, чуть ли не с придыханием проговорила Лина, остановившись около одного из полотен.

Я не знал, что сказать. Мне не хотелось расстраивать Лину, но простые пейзажи, увиденные мною в предыдущем заведении, понравились мне больше. Им не требовалось целого ряда пояснений, чтобы я мог понять их смысл. Зато то, что я видел сейчас, казалось мне плодом больного воображения неврастеника, которому нужна была помощь специалиста. Фигуры на этих полотнах были деформированы и уродливы. Лина словно читала мои мысли:

– Для того чтобы понять сложное, нужен разум. – Она внимательно посмотрела на меня. – Потому они

называют это «вырожденческим искусством» и стремятся избавиться от него. Подобное искусство заставляет мыслить и развиваться, а им не нужны проницательные и думающие люди, такими сложно управлять. Поэтому они кормят нас этим убожеством в виде жрущих и пьющих монахов, взгляд на которых не заставит шевельнуться в мозгу ни единую извилину. Мир должен заботиться о художниках, которые способны на что-то великое, ведь они как дети. А что же мы? Мы попускаем, Виланд.

Я молчал. Она еще раз посмотрела на работу некоего Шагала, вызывавшую у нее восторг, и тихо добавила:

– Эту выставку скоро закроют.

Выйдя из галереи, мы направились в ресторан. Я быстро позабыл про картинные залы и предвкушал ночь, которую планировал провести с Линой. Она что-то говорила про нападки Геббельса на экспрессионистов, я рассеянно кивал, не отводя взгляда от ее перемазанных соусом губ, и вспоминал, какая она становится нетерпеливая и жаркая внутри, когда ее накрывает возбуждение. Она была чудо как хороша в своем легком и, откровенно говоря, довольно тесном голубом платьице.

– Но знаешь, что заводит фюрера более, нежели живопись? Архитектура. Он просто помешан на своих макетах, которые прячет в Академии искусств. Моя берлинская знакомая Анника спит с одним из инженеров бюро Шпеера[75], такой архитектор, слышал? Этот инженер ей рассказал, что там сконструировали макет целой парадной улицы во всех деталях, которую фюрер планирует воссоздать в будущем. Он изо дня в день любуется макетом со всех ракурсов, не позволяя никому ни глядеть, ни дышать на него без его ведома. Уверена, в своем воображении он уже торжественно вышагивает по той улице. Впрочем, они там теперь все помешаны на градостроительных фантазмах. Тот парень рассказал Аннике о проекте, который они разрабатывают сейчас для Геринга. Представляешь, здание размером с небольшой город, и в нем огромная парадная лестница… – Лина сделала паузу, смешливо глядя на меня, – по которой никто не будет ходить, потому как все будут ездить на лифтах! Лестница нужна, чтобы он… как бы это сказать, стоял на ней, смотрел вниз и плавился в собственной грандиозности, понимаешь? – И Лина громко рассмеялась, не стесняясь других посетителей. – Шпеера уже за глаза называют архитектором-парадником и главным декоратором цирка. На крыше этого шапито он должен устроить настоящий парк с бассейном, спортивными площадками, беседками, кафе и фонтанами. Отдельно Геринг заказал еще и площадку для фейерверков. Фанфарон. И после этого наш славный министр пропаганды старается уверить народ в скромности и простоте руководства партии. А впрочем, кто хочет – верит.

Каждый раз, когда Лина возмущенно всплескивала руками, ее грудь вздымалась под тонким платьем. Я даже не пытался скрыть голодного взгляда, которым буквально пожирал ее изгибы. Думал: еще мгновение, и я возьму ее на этом же столе на глазах у изумленного зала.

– Я слышал про это, – проговорил я все же, подавляя в себе желание, – мы занимаемся поставками материалов для этих «градостроительных фантазмов», как ты их назвала. Шпеер с Гиммлером уже договорились, что все необходимое будут добывать заключенные, в конце концов, не зря же им дармовой хлеб жрать.

Мне вдруг захотелось поразить Лину масштабами системы, в которой я работал. Чуть подавшись вперед, я продолжил: