Виллет

– Не вызвала уважения? Но это же средоточие истинной веры, любви, милосердия! Я не сомневался, что искренние строки тронут вас сердечным теплом, не оставят равнодушной. С молитвой положил творение отца Силаса в ящик стола, он, должно быть, слишком много грешил, и Небеса не приняли обращения из глубины души. Вы презрели мое маленькое приношение. Oh, cela me fait mal![335]

– Но, месье, я вовсе не презираю книжку – по крайней мере, как ваш подарок. Присядьте лучше, выслушайте и постарайтесь понять. Я не язычница, не дикарка и не опасная вероотступница, как твердят так называемые «друзья». Не собираюсь нападать на вашу религию. Вы верите в Бога, Христа и Библию, и я тоже.

– Но разве вы верите в Библию? Разве принимаете Апокалипсис? Чем ограничивается дикая, безрассудная дерзость вашей страны и веры? Отец Силас смутил меня неясными намеками.

Путем убеждения я заставила приоткрыть суть намеков и выяснила, что измышления сводились к хитрой иезуитской клевете. В тот вечер мы с месье Полем беседовали долго и серьезно. Он умолял и спорил. Я спорить не могла из-за счастливой неспособности: чтобы повлиять на все, на что следовало, требовалось победоносное логическое противостояние, но я умела говорить лишь по-своему. Месье Поль привык к особенностям речи, научился принимать отклонения от темы, заполнять пропуски, прощать странные запинки, которые уже не казались ему странными. В свободном общении я могла убедительно защитить свои мировоззрение и веру. В какой-то степени мне удалось развеять предрассудки. Собеседник ушел неудовлетворенным и вряд ли успокоенным, однако поверил, что протестанты совсем не обязательно те дикие язычники, какими их изображает мудрый отец Силас. Месье Поль кое-что понял об ином способе почитания света, жизни, слова; смог представить, что протестантское поклонение святыням хоть и отличается от того, какое диктует католическая церковь, но все же обладает собственной – возможно, более глубокой – мощью, собственным, не менее торжественным благоговением.

Выяснилось, что отец Силас (повторяю: сам по себе неплохой человек, хотя и защитник плохого дела) мрачно заклеймил протестантов в целом и, соответственно, меня, странными именами: приписал нам странные «измы». Месье Эммануэль рассказал об этом в характерной, не ведающей секретов, откровенной манере, глядя на меня с искренним страхом, едва ли не дрожа от опасения, что обвинения могут оправдаться. Выяснилось, что отец Силас, пристально за мной наблюдая, обнаружил, что я по очереди, без разбора, посещаю все три протестантские церкви Виллета: французскую, немецкую и английскую – то есть пресвитерианскую, лютеранскую и епископальную. В глазах святого отца такая свобода означала равнодушие: якобы тот, кто принимает все, не привязан ни к чему, – однако случилось так, что, часто и тайно размышляя о мелких, незначительных различиях между тремя вероучениями и единстве основных принципов, я не нашла препятствий для будущего слияния их в единый священный союз и научилась уважать все три, хотя в каждом заметила недостатки формы, противоречия и уступки тривиальности. Все свои мысли я честно изложила месье Полю, объяснив, что моим последним прибежищем, судьей и учителем навсегда останется сама Библия, а не что-то иное, будь то вероисповедание, человек или нация.

Профессор удалился успокоенным, а напоследок высказал горячее, словно молитва, пожелание: если я заблуждаюсь, пусть Господь меня просветит. С крыльца до моего слуха донеслось пылкое бормотание – что-то вроде восклицания «Мария, Царица Небесная!», – за которым последовало искреннее пожелание, чтобы его надежда все-таки смогла стать моей надеждой.

Странно! Я вовсе не испытывала лихорадочного стремления отвратить его от веры отцов: хоть и считала католицизм неверным, слепленным из золота и глины, однако замечала, что этот католик с угодной Богу невинностью сердца принимает самые чистые элементы своей религии.

Наш разговор состоялся между восемью и девятью часами вечера на тихой рю Фоссет, в классе, стеклянная дверь которого выходила в уединенный сад, а уже на следующий день, примерно в то же время или чуть позже, содержание теологического спора было дословно передано внимательному слушателю в исповедальне старинной церкви Святых Волхвов. В результате отец Силас нанес визит мадам Бек и, движимый неведомой смесью побуждений, убедил ее на время передать ему духовное руководство англичанкой.

Далее меня обрекли на принудительное чтение – правда, я лишь бегло просматривала предложенные книги: идеи казались слишком далекими, чтобы внимательно читать текст, что-то отмечать, запоминать и осмысливать. К тому же наверху, под подушкой, пряталась книга, определенные главы которой вполне удовлетворяли мою тягу к духовным знаниям, предоставляя такие заповеди и примеры, которые не нуждались в дальнейшем совершенствовании.

Затем отец Силас продемонстрировал доброту и благодеяния католической церкви и призвал судить дерево по плодам его.