Виллет

Незадолго до пяти часов, когда занятия подходили к концу, мадам Бек позвала меня к себе, чтобы прочитать и перевести письмо на английском языке, а также написать ответ. Прежде чем приняться за работу, я заметила, что она плотно закрыла дверь комнаты и даже заперла оконные рамы, хотя день выдался жарким, а она всегда настаивала, что в помещении необходимо обеспечить доступ свежего воздуха. Что за предосторожности? Вопрос возник не на пустом месте, а стал следствием острого подозрения, почти яростного недоверия. Неужели она внезапно захотела отгородиться от звуков? Но каких?

Я прислушивалась так напряженно, как еще никогда в жизни. Так, наверное, прислушивается хищник, подстерегающий жертву, к каждому шороху, но мне удавалось одновременно слушать и писать. Примерно в середине письма перо застыло: из вестибюля донеслись шаги, но колокольчик даже не звякнул. Розин – разумеется, исполняя приказ – поджидала посетителя. Мадам увидела, что я остановилась, закашлялась, задвигалась, заговорила громче и поторопила:

– Продолжайте!

Шаги проследовали в классы, однако слух мой так обострился, что рука задрожала, мысли рассеялись.

Классы находились в другом здании и отделялись от жилого корпуса холлом. Несмотря на значительное расстояние и пустое пространство, я услышала, как одновременно поднялось целое отделение.

– Они закончили работу, – пояснила мадам Бек.

Действительно время подошло, но что означал этот краткий шум и почему его сменила тишина?

– Подождите, мадам: пойду посмотрю, в чем там дело.

Я отложила перо и вышла, но директриса не пожелала оставаться в одиночестве и, не в силах меня задержать, словно тень отправилась следом. На последней ступеньке лестницы я обернулась:

– Вы тоже идете?

– Да, – ответила она мрачно, и мы пошли дальше, но не вместе и не рядом: мадам Бек шагала за мной.

Как я и предположила, это пришел месье Поль Эммануэль: войдя в первый класс, я сразу увидела его. Не сомневаюсь: было сделано все, чтобы его не впустить, – но он все-таки пришел.

Девочки стояли полукругом, а профессор медленно шагал вдоль шеренги, прощаясь с каждой, пожимая руки, легонько прикасаясь губами к щекам. Местный обычай допускал подобную церемонию при особенно значимом, особенно торжественном прощании.

Я не могла вынести бесстыдное преследование мадам Бек. Шея и плечи мои пылали от ненавистного дыхания, и с каждым мгновением становилось все хуже.

Он приближался. Полукруг почти завершился. Вот он подошел к последней ученице и обернулся, но мадам внезапно оказалась впереди: выскочила, увеличилась в размерах, распахнула шаль и закрыла меня собой. Я исчезла из виду. Зная мою слабость и неуверенность, она вполне могла оценить степень морального паралича и абсолютного бессилия, способного поразить жертву в критический момент, поэтому бросилась к родственнику, начала что-то громко и настойчиво говорить, завладела вниманием и подтолкнула к двери – к той самой стеклянной двери, которая открывалась в сад. Мне показалось, что месье Поль оглянулся. Если бы глаза наши встретилась, мужество пришло бы на помощь чувству, и тогда, возможно, последовало бы резкое движение, появилась надежда на спасение, но в этот миг полукруг разрушился, ученицы собрались в группы, и я затерялась среди тридцати более внушительных фигур. Мадам прекрасно исполнила задуманное: увела его, не позволив меня увидеть, – а он решил, что я не пришла проститься. Часы пробили пять. Колокол громко оповестил об окончании занятий. Ученицы разошлись, класс опустел.

Некоторое время я провела в одиночестве, в полной темноте и почти безумном отчаянии: в невыразимом горе невыносимой потери. Что делать? О, что же делать, когда надежду всей жизни с корнем вырвали из разбитого, поруганного сердца?

Не знаю, что бы со мной случилось, если бы самая маленькая из девочек не проникла в кипящий, хотя и невидимый кратер вулкана и своей наивной простотой не разрушила стену отчаяния.

– Мадемуазель, – пролепетал тонкий голосок, – я должна передать вам вот это. Месье Поль велел обыскать весь дом, от чердака до подвала, найти вас и вручить лично в руки.

Малышка протянула записку, и на мои колени словно опустился голубь с оливковой веточкой в клюве. Ни адреса, ни имени на послании не было.

«Я не собирался прощаться с вами вместе с остальными: надеялся увидеть вас в классе, – но меня постигло глубокое разочарование. Разговор пришлось отложить, но будьте готовы: прежде чем я поднимусь на палубу, мы должны с вами встретиться и поговорить наедине. Мгновения сочтены и в настоящее время мне не принадлежат. К тому же есть личное дело, о котором никому не могу сказать – даже вам.

Поль».