Виллет

Удивительно, но все же справедливо и доказано многими параллелями жизненного опыта, что тяжкие предчувствия стали единственными – да, почти единственными – страданиями. Величественный Джаггернаут на величественной колеснице надменно, шумно и зловеще проехал мимо. Подобно промелькнувшей по небу тени в полдень миновал мой дом, оставив после себя лишь холодную дымку. Я подняла голову: колесница унесла демонического седока прочь, а смиренная жертва осталась жить.

Месье Эммануэль отсутствовал три года. Поверьте, читатель: это время стало самым счастливым в моей жизни. Заметили парадокс? Так слушайте: я открыла школу и принялась за дело. Работала упорно, так как считала необходимым оправдать доверие и, с Божьей помощью, представить хорошие результаты. Появились ученицы – сначала дочери бюргеров, а потом и девочки из знатных семейств. Примерно в середине второго года судьба неожиданно подарила дополнительную сотню фунтов: однажды из Англии пришло письмо с этой суммой. Деньги прислал мистер Марчмонт – родственник и наследник моей дорогой покойной госпожи. Выздоравливая после опасной болезни, он решил таким способом задобрить судьбу. Очевидно, в бумагах усопшей упоминалось имя Люси Сноу. Адрес ему дала миссис Баррет. Я не стала выяснять, по какому именно поводу возникли угрызения совести: с благодарностью приняла деньги и сразу пустила в дело.

Сто фунтов помогли арендовать соседний дом, но я даже не подумала отказаться от того милого особнячка, который выбрал месье Поль, от того очаровательного уголка, где оставил меня и рассчитывал найти. Отныне дневная школа превратилась в пансионат; новое заведение также познало успех и процветание.

Секрет достижений заключался отнюдь не во мне самой, не в моей одаренности и деловой хватке, а в благоприятном стечении обстоятельств, восхитительно изменившейся жизни и вдохновляющей легкости сердца. Пружина плодотворной работы скрывалась далеко за морем, на цветущем индийском острове. На прощание я получила богатое наследство – мысль о настоящем, надежду на будущее, стимул для настойчивого, деятельного, терпеливого и отважного продвижения по дороге жизни, – а потому просто не имела права подвести благодетеля и пасть духом. Теперь уже ничто не могло меня расстроить, испугать, повергнуть в уныние или рассердить. Все вокруг радовало, даже мелочи обладали очарованием.

Не думайте, что благодатный огонь сам себя поддерживал или питался исключительно завещанной надеждой и прощальным обетом. Щедрый попечитель исправно поставлял топливо. Я была избавлена и от холода, и от сомнений. Мне не приходилось страдать от томительного ожидания и скудости общения. Каждый корабль доставлял желанное письмо. Месье Поль писал так же щедро, как давал и любил: с безграничной душевной полнотой и искренностью, – писал, потому что любил писать; ничего не сокращал, потому что не хотел сокращать. Просто садился за стол, брал перо и бумагу и начинал беседовать с Люси, которую любил нежно и преданно. В нем не было ни капли притворства, неискренности, лукавства. Извинения никогда не слетали с его губ и не обрекали перо на трусливые уловки и презренные оправдания. Письма не таили среди слов ни камней, ни объяснений – ни скорпионов, ни разочарований. Простые строки предлагали лишь настоящую пищу, которая насыщала, и чистую воду, которая освежала.

Испытывала ли я благодарность? Видит бог! Не сомневаюсь, что любое живое существо, окруженное столь искренней любовью и заботой, столь благородным и постоянным вниманием, не способно чувствовать ничего иного, кроме глубокой благодарности.

Преданный своей религии (в нем не было того вещества, из которого сделано легкое отступничество), Поль Эммануэль оставил мне мою собственную чистую веру. Не дразнил и не искушал, а произнес в своей искренней манере: «Оставайся протестанткой, моя маленькая английская пуританка, твой протестантизм мне мил. Принимаю его суровое обаяние. Не могу смириться с ритуалами, но для Люси это единственно верное учение».

Римское католичество, как ни старалось, не смогло пропитать его фанатизмом и нетерпимостью; Святая Церковь, как ни старалась, не смогла сделать из него настоящего иезуита. Он родился честным человеком, а не лжецом; простодушным, а не хитрым; свободным, а не рабом. Мягкость сделала его податливым в руках священника. Привязанность, преданность, искренний религиозный энтузиазм порой затмевали добрый взгляд, заставляли отворачиваться от справедливости ради выполнения навязанной работы, обслуживания чужого эгоизма, но эти недостатки настолько незначительны, так дорого обходятся владельцу, что, возможно, со временем превратятся в сокровища.