Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

А вернее, рассказывает историю на свой лад. Двигатель сюжета у В.Вулф, в отличие от традиционной прозы, – не цепочка событий, а «вспышки ощущений». Именно вспышки; чувства, переживания, наблюдения персонажей мимолетны, переменчивы, и подолгу писательница на них не останавливается. Высветит на мгновение чье-то лицо, чье-то телодвижение, чью-то реплику – не более того. И говорит о жителях Скарборо или Кембриджа вскользь, словно бы намеками. «Надо схватывать намеки – не совсем то, что говорится, однако и не вполне то, что делается». Эти слова принадлежат вовсе не Вирджинии Вулф, а некоей миссис Норман, попутчице Джейкоба Фландерса по пути в Кембридж, и сказаны они совсем по другому поводу – но к поэтике Вулф отношение имеют прямое.

Если «схватывать намеки», то есть суметь представить себе общую картину по ее фрагменту; если не следить за развитием действия (которого, повторимся, по существу, нет), – то можно обнаружить некоторые особенности новой прозы. Не лучше ли сказать – поэзии? Природа, всё то, что называется окружающим миром, оттесняет человека на задний план и оживает, словно бы меняясь с ним местами. Такова новая реальность, не имеющая ничего общего с реальностью «материалистов»:

«Мне удалось проникнуться осознанием того, что я называю “реальностью”. То есть того, что вижу перед собой: нечто абстрактное, но пребывающее в горах или на небе. Помимо этого нет ничего, в чем я могла бы отдыхать и продолжать свое существование…»

Волны поднимаются в небеса «в каком-то экстазе» и, как живые существа, «упрямятся и ждут кнута». Ветер «швыряет туда-сюда» звезды над кораблями, а ясный летний день «побеждает в доспехах». Подобные «одушевления» природы, самые неожиданные сравнения и метафоры мы встречаем, впрочем, еще в юношеских дневниках шестнадцатилетней Вирджинии:

«Край облака переливался на свету, окрашивался на востоке слепящим пламенем, точно меч возмездия в День страшного суда… облака плыли, подобно одиноким айсбергам… умирающий поцелуй солнца».

А также, и в большом количестве, в дневнике:

«Вчера одно облако было со струящимися волосами, красивыми седыми волосами старика».

«Луна, как глаз умирающего дельфина».

«Пруд выставил колючки, словно маленький дикобраз».

«Суматошный дождь».

«Бледные, неприличные дни, как стареющая женщина в одиннадцать часов утра».

«Облака были цвета крыльев тропической птицы, всех оттенков красного»[92]

.

Природа не только оживает, но и приобретает, точно на картинах импрессионистов, непривычную форму и цвет. Вот Элизабет Фландерс ведет за собой по пляжу сыновей, «с беспокойством оглядывая землю, ставшую такой ослепительной от внезапных вспышек света в стеклах садовых теплиц, от непрерывной смены желтого и черного…»

А вот как Вулф описывает заход солнца над морским берегом: «К девяти всё пламя и волнение на небе улеглось, оставив только ярко-зеленые клинышки и бледно-желтые залысины…»

Как и в рассказах, в «Комнате Джейкоба» царит поэтическая стихия, что отказываются видеть такие критики Вулф, как Арнольд Беннетт, Уолтер Аллен, Николай Мельников. Вирджиния Вулф с легкостью сравнивает всё со всем, точно Клэр Бишоп из «Истинной жизни Себастьяна Найта», которая умела разглядеть «сходство плакучей ивы со скайтерьером». Находит (как и в рассказах, как и в более поздних романах) самые смелые, неожиданные метафоры, сравнения, ассоциации. На закате пространство вокруг островов Силли сделалось похоже «на шершавую кожу золотобойца». Слова падают с губ прикованной к инвалидной коляске Эллен Барфут, «как крошки сухого печенья». Женская красота сравнивается с солнечным блеском на море, а сама женщина «прозрачна, как подвешенное стеклышко». В Капелле Королевского колледжа в Кембридже голосам вторил орган, «словно подпирая людскую веру согласием стихии». Церковные шпили, «узкие, белые как бумага», похожи на огнетушители. Если Вулф хочет описать истоптанные домашние туфли, то сравнивает их со сгоревшими до основания кораблями. Если покрасневшее от загара лицо – то говорит, что оно «было цвета красной лаковой коробочки, отполированной на века». Если хочет продемонстрировать, сколь увлеченно читают студенты, то говорит, что в книги они вцепились так, «словно обрели в них надежду на спасение, ибо страшные муки терзают их». Гипербола, преувеличение – вообще ее любимый троп:

«Под тяжестью дождя не могли бы подняться и веки… Лондонские фонари словно подпирают темноту кончиками горящих штыков… Деревья казались сделанными из черного железа… Темнота падает на Грецию как топор».