Так закончилась пятница. Тяжелый это был день, надолго запомнится.
День второй, суббота
Разделом между «вчера» и сегодня» является ночной сон. И только он отделяет прошлое от настоящего. И то, что произошло вчера и продолжалось в первые часы новых суток – всё равно это ещё вчера.
«Сегодня» наступило так же внезапно, как и пропало «вчера» – проснулся мгновенно, сознание включилось, как свет, и сразу стало ясным и чистым.
Ничто не напоминало о прошлом, лишь время, отмеряя секунды бытия, разрывало ночную тишину стуком и скрежетом уставшего механизма будильника, не боясь ни прошлого, ни настоящего и ни капли не заботясь о будущем.
Было около четырёх часов ночи. Рассвет ещё не наступил, и через открытую дверь балкона беззастенчиво проник луч уличного фонаря, воровски перебирая чужое бельё на стуле и книги в шкафу. Я лежал с открытыми глазами и вновь возвращался к событиям вчерашнего дня с тем же ощущением ожидаемой опасности и полной неуверенности, что её можно избежать. Сна не было. Я встал и сел у окна, глядя в ночную темноту, как в прошлое вчерашнего дня.
В субботу на флоте парково-хозяйственный день, и я надеялся встретиться с начальником тыла флота, если в этом возникнет необходимость после беседы с врио командира части, – может быть, с ним и будут решены все проблемы, и мои опасения окажутся не более, чем перестраховка. Дай Бог!
Хотя начальники и даже врио так запросто ни комсостав, ни членов экипажа после ночных работ с выходного дня не вызывают, тем более к себе в кабинет, они тоже кодекс законов о труде знают и чтят. Наш профсоюзный босс за этим следит и злоупотреблять не даёт.
Конечно, вызов связан со вчерашним происшествием, ибо в понедельник, как известно, и полётов, и государственных правительственных заданий не планируется. И тут из глубины памяти, всколыхнув всю муть вчерашнего ЧП, всплыла крамольная мысль, взбудоражив успокоившееся было сознание новыми догадками и предположениями. А не потому ли нас вызывают, чтобы уже сегодня, в субботу, доложить «наверх», что разобрались, а в понедельник будут приняты меры вплоть до…?
Каждому начальнику неохота выглядеть несведущим младенцем, отвечая на широкоформатный вопрос:
– Что там у вас творится?!
Это школяру, мальчику в коротких штанишках, можно простить незнание, но не врио командира! Доверили – обязан знать! Наверное, приказ «лично разобраться» был более чем многозначителен, если надо прекратить отгул и вызвать для этого капитана и помощника. Хотя, если надо разобраться досконально, в понедельник – нормальный рабочий день – можно назначить расследование и поручить его нештатному дознавателю или опытному сотруднику – «обводнение» масла и обвинение в «пьянстве» того стоят.
Я уверен, что мы с экипажем могли бы доказать свою правоту, объяснить и подтвердить каждое своё распоряжение, действие и даже слово официальными руководящими документами с конкретными ссылками на статьи и параграфы. Даже в рестлинге, рекламируемом как игра без правил, есть свои правила. И у нас на флоте на все случаи жизни есть свои законы, приказы, правила и инструкции. Тогда почему противная сторона, ничем не брезгуя, подло, грязно, бесстыдно свалила на нас всю свою вину за подачу обводнённого масла и без разбора была поддержана всеми ветвями власти – даже диспетчер изменился в голосе, когда спрашивал, что мы там творим!
У майора высшее образование, с шофером-экспедитором наверняка проводили специальную подготовку, прежде чем допустили к работе. Оба, плюс начальник ГСМ флота знали, каким должно быть подаваемое масло. Знали, но никого не остановила эта авантюрная затея!
– Принимать! Принимать! Принимать! – разным способом твердили все трое.
Почему всё это произошло?
Такое количество безответных «почему» создали какой-то лабиринт, выбраться из которого мне пока не удаётся.
Я встал и пошёл одеваться – пора идти на приём к врио командира части.
В восемь часов я и помощник стояли перед дверью кабинета. Когда мы вошли, в кабинете он был один. Обычно при встрече он здоровался крепким рукопожатием, тепло улыбаясь, смотря прямо в глаза, выражая таким способом уважение к нам, ветеранам.
Мы поздоровались, он, не отвечая, не вставая из-за стола, смотря куда-то мимо нас, сказал сквозь зубы, почти не шевеля губами:
– Садитесь! – И кивнул головой на ряд стульев у стены.
Мы сели и замерли в ожидании.
Такая встреча была более чем странной, и с самого начала приобретала вид игры в одни ворота.
И в единственном слове, и в движении головы, кивающей на стулья, в позе, в которой он находился, дописывая какой-то лист, полубоком сидя к нам, было столько презрения и отвращения, что он вынужден заниматься нами, и это выше его сил, что я сразу понял: никакого суда и следствия не будет, приговор вынесен задолго до встречи и будет обвинительным, а может, даже и «вышка» – увольнение.
– Ну, рассказывайте, как вы там…– начал он после небольшой паузы, пересиливая себя и не находя слова для окончания.