Олег широкими шагами шел, пропуская грязь, под окнами, а в голове крутилось: «Нам не дано…». Катя вернулась в комнату. От сквозняка лист книги на диване перевернулся. Обветренное жёлтое лицо. Полуулыбка сухих губ, горькая усмешка, а глаза живые: «Не возьмёшь мою душу живу!» Она закрыла книгу и убрала на дно ящика под стопку вещей. Включила утюг.
Поднялся ветер, и мимо окон пронеслись испуганные листья. Один, старый и ободранный, прилип к стеклу и долго держался, вздрагивая обожженной бахромой: «Не возьмёшь мою душу живу!» Зря цепляешься: не оправдан, значит, не нужен. И она ушла. Ушла в адский огонь опалы. Ушла на её глазах.
Слова забиваются беспощадно, хлёстко, как гвозди:
– На других свою ношу сложила и руки умыла. А другим в сто раз тяжелее. Но в следующей жизни…
Марина, подожди! Не уходи. С той же горькою усмешкой ты войдешь в другую жизнь.
Выветренная, иссушенная, согбенная, пустая. «О, мания! О, мумия!». Безумие…
Не поэтом… Может, матерью? Философом? Безумие.
– Но, может, есть у людей, покинувших мир по истовой вере своей, право на выбор? Не по прихоти, а по вере. Если по вере сложил крест? Ведь есть? Есть?
– Всё равно – неси.
– – – – – -
В оформлении книги использованы фотографии автора