Вишенки

– И, главное, никому не говорил, вот в чём дело. Однако следователь утверждает, что якобы я сказал, что мой дядя Николай Иванович вовсе и не враг, а преданный делу партии коммунист. Да не говорил я такого! – искренне недоумевал Пётр. – А меня взяли и арестовали. Где справедливость?

– А сам как считаешь? – поинтересовался отец Василий. – Я-то хорошо знал Николая Ивановича, царствие ему небесное.

– Знаете, после случившегося я уже боюсь что-либо говорить, – виновато ответил парень. – Мне уже кажется, что и у стен уши есть. А если честно – уважал я дядю Колю, вот как.

– Это делает вам честь, молодой человек, – священник похлопал по плечу Петра.

– А со мной вообще смешная история приключилась, – проговорил Дмитрий Иванович.

Усевшись поудобнее, жестом рук попросил слушателей придвинуться поближе, принялся рассказывать с лёгким юмором, полушёпотом.

– Я же цирюльник, брадобрей. Сижу у себя на днях, клиентов – ноль! Хоть самого себя брей или таракану усы ровняй. Поразительно, но с приходом новой власти народишко опустился, не стал следить за собой, не стал обращать внимание на свой внешний вид. Это, знаете ли, моё личное наблюдение, моё видение советской власти, вот так вот-с. Утверждение спорное, но что есть, то есть. Да-а. И тут слышу – машина рычит. Я в окно: сам секретарь районного комитета партии товарищ Чадов Николай Николаевич собственной персоной к нам пожаловали-с!

– Постой-постой! – прервал священник. – У него же другая должность была.

– Всё правильно, батюшка. С месяц, как избрали секретарём, вот так. На повышение пошёл товарищ Чадов. С хозяйственной работы на партийную, а это уже повышение, прошу учесть, и значимое продвижение по службе.

– Так я это о чём? – продолжил Симаков. – Вы знаете, как меняет человека должность? – вдруг резко сменил тему рассказчик, испытующе глядя в глаза собеседникам.

– Гордыня, уважаемый, ещё не вычеркнута из списка грехов человеческих, чего ж вы хотите, – поддержал разговор отец Василий.

– Вот я и говорю, – но продолжить не успел.

Дверь тюремной камеры открылась, и на пороге появился солдат-конвоир.

– Который тут Старостин Василий Петрович? На выход!

– Я – Старостин, – вздрогнул батюшка.

Он ждал, ждал этой команды с самого утра и волновался. Как нормальный, законопослушный гражданин он тушевался, не принимал заточения, вольнолюбивая натура батюшки противилась такому положению. Хотя как любой русский всегда был готов, готов подспудно к такому развитию событий. «От сумы и от тюрьмы…» – для русского человека не пустой звук, а, увы, реальность, явь. И никуда от этого не деться, не скрыться. Это прекрасно понимал священник. Но все же… Возможно, именно поэтому не испытывал страха, того животного страха, что сковывает волю и душу, у него не было. Волнение – да, было, а вот страха – нет, не присутствовал страх у бывшего полкового священника отца Василия. А волнение? Куда же от него деться в такой ситуации здравомыслящему человеку, в тюрьме-то?

Вот поэтому ответил с некоторой поспешностью, с волнением, и сам себя немножко презирал за это. Встал, нервно мял в руках котомку, не зная, что делать с ней, положить или брать с собой?

– Оставьте здесь, отец Василий, – Симаков почти вырвал из рук священника торбу. – С Богом, батюшка, – подбодрил, улыбнувшись.

– Ага, ага, – поспешно ответил отец Василий. – Спасибо большое, пошёл я.

Кабинет следователя был здесь же, в ответвлении коридора, в тупике.

Следователь сидел под открытым зарешёченным окном, на столе только чернильный прибор, стопка бумаги и колокольчик. Всё. Напротив стола стояла табуретка. Именно такой и представлял себе батюшка обстановку в подобных кабинетах.

Зачёсанные назад чёрные, длинные волосы, широкий лоб, бледное то ли от рождения, то ли от недостатка солнца лицо слегка лоснилось от выступившей на нём болезненной испарины. Большие выразительные глаза смотрели пронизывающим, злым взглядом, что никак не соответствовало добродушному выражению лица. А ресницы, по-девчоночьи длинные, удивлённо хлопали раз за разом.

«Дитё совсем», – первое, что подумал священник, увидев следователя.

– Что уставились? – слегка пухлые губы разомкнулись, издав скрипучие, старческие звуки.

«О-о! Какое несоответствие вида и содержания», – снова мелькнула случайная мысль.

– Здравствуйте, мил человек, – степенно поприветствовал батюшка хозяина кабинета.

– Не «мил человек», а гражданин начальник! Понятно вам? – следователь встал, и только теперь батюшка с изумлением разглядел в нём женщину!

– Батюшки святы! – не смог сдержать эмоций отец Василий, перекрестившись. – Как есть баба! Истинно говорю тебе, баба!

Женщина с минуту стояла молча, наслаждаясь произведённым эффектом. Что-то наподобие улыбки блуждало по её лицу.

– Садитесь, – устало махнув рукой, смилостивилась, разрешила сесть на стоящую посреди кабинета табуретку священнику.

– Благодарю вас, – батюшка никак не мог смириться, что в таких кабинетах работают женщины. Для него это было дико.