Вишенки

В его представлении женщина – это мать, женщина – это вожделенная мечта мужчины, его идол, на которого он должен молиться, и молиться всю жизнь. Но чтобы в тюрьме и следователь? Среди этого смрада и нечистот не столько физических, сколько нравственных, духовных? Нет, только не здесь должна находиться женщина, в тюрьме, о нравах которой не раз ему рассказывал хороший товарищ по прошлой жизни начальник уездной полиции Скворцов Григорий Степанович.

После обязательных процедурных вопросов следователь приступила к главному.

– Какое отношение вы имеете к троцкистско-зиновьевской банде?

Первое мгновение священник ещё сидел, с недоумением взирая на женщину, не зная, что отвечать на этот абсурдный, в высшей степени странный вопрос. В его жизни уже бывали случаи, когда он сталкивался с подобным. Порой настолько переиначат очевидные факты, вроде два плюс два ровно четыре, все и вся об этом знают, но с тебя требуют доказательств этой прописной истины. Или спросить вот сейчас: «Как тебя зовут?» Ответить: «Вася» и услышать следующий вопрос: «А почему?»

Так и в этом случае. Да, отец Василий при всех своих недостатках следил, очень внимательно следил за всеми перипетиями партийной борьбы во властных структурах. Но не более того! Какое он имеет отношение к партийной борьбе? Дикость! Он священник, и его дело совершенно не то, оно в корне отличается от светских интриг, войн кого-то с кем-то. Но как объяснить очевидное вот этой мужеподобной женщине? Она ведь не для того вызвала к себе батюшку, чтобы ещё раз уверовать в очевидное. Наверное, она на самом деле твёрдо убеждена в обратном. В том, что он, священник, мог вступать в партийные дискуссии, споры, поддерживать Троцкого, критиковать Сталина. Да-а, дальше идти некуда.

И вдруг осенило: клин следует вышибать клином! Она задала абсурдный вопрос, следовательно, чтобы сохранить гармонию в логике этой дамы, надо отвечать ей подобным абсурдом.

– Простите, дитя моё, вы сказали троцкистско-зиновьевской банды?

– Да, именно так я и сказала, – следователь ещё не чувствовала подвоха и ждала конкретного ответа на конкретно и ясно поставленный ею вопрос.

– Простите, на промилуй Бог, – тихим, вкрадчивым голосом уточнил священник. – А эта банда чем промышляет? Домушничает? Гоп-стопом честных советских граждан разводят? Или картишки в своих бесовских делах задействуют? А может, не дай тебе Господь, по-мокрому злодействует, мокрушничает? О-о, бесовское племя!

Столь искренний тон, невинное выражение лица батюшки несколько выбили женщину из колеи, из привычного плана допроса очередного политического врага народа.

– Не знаю, – интуитивно, по инерции ответила следователь, но потом вдруг спохватилась. – Вы мне дурака не валяйте, арестованный. Я не позволю превращать допрос в балаган!

– Я, конечно, прошу прощения, но на самом деле незнаком с такой бандой. Кстати, они в наших краях промышляют, орудуют?

– Прекратите валять дурака! – проскрипела женщина. – Всё вы знаете, всё понимаете, только хотите выкрутиться, уйти от советского правосудия! Но мы не позволим! Зло будет наказано!

– Вот вам крест, – батюшка и на самом деле перекрестился. – В моём приходе о таких людишках я не слыхивал, поверьте мне на слово. Если бы какая банда появилась в округе, то я непременно знал бы об этом. Мне обо всех новостях рассказывает мой сосед юродивый Емеля. Он за день всю округу на лошадке обежит, всё обо всех узнает, высмотрит и мне вечерком доложит.

– Емеля – это ваш соучастник, член вашей банды? Он тоже сторонник Троцкого и Зиновьева? Кто даёт ему коня для проведения разведки?

– Ну-у что вы, что вы, – искренно удивился отец Василий. – Емеля вряд ли знает и помнит свою фамилию Афонин, не говоря уж о каких-то бандитах. Нет, он спокойный, безобидный, зла никому не чинил за свои почти пятьдесят лет. А лошадкой у него служит любая палка, прутик. Вставит между ног и побежит галопом, как лошадка бегает. Что с него возьмёшь? Юродивый.

– Вы меня тоже юродивой считаете, гражданин Старостин? – взбесилась женщина. – Я спрашиваю русским языком: вы призывали молиться за расстрелянных членов банды Троцкого и Зиновьева?

– Погодите, погодите, дитя моё, – подняв руку, жестом попытался батюшка успокоить следователя. – Поймите меня правильно. Я молюсь за упокой души любого, это мой долг, моя работа.

Приходит ко мне прихожанин, даёт бумажку с именами и просит помолиться за упокой души рабов божьих на бумажке записанных, вот я и молюсь. По списку прямо читаю. Бюрократия, знаете ли, и нашу работу портит.

– Я смотрю, вы не хотите идти на сотрудничество со следствием?

– Зачем же так? Если мне и ваше имя внесут в святцы, то и о вашей душе помолюсь, дитя моё. Вы не переживайте: мы, священнослужители, заупокойную службу отслужим любому.

– Ну, хватит! Терпение моё кончилось! – схватив колокольчик со стола, женщина зло зазвонила в него.

Тотчас дверь в кабинет открылась, и в дверном проёме возникли один за другим два крепких солдата.