Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Когда в Кандагаре он запечатывал конверт с рапортом Симоничу, уже успели произойти события, похоронившие планы формирования персидско-афганской коалиции и предотвращения агрессии Великобритании против Афганистана. В сентябре российского посланника в Лондоне Поццо ди Борго вызвали к Пальмерстону. Министр выразил негодование в связи с тем, что Симонич проводит активную враждебную политику в отношении Великобритании, а Виткевич вновь находится в Афганистане, и потребовал немедленного отзыва обоих. И тогда Россия «отыграла назад», предав своих дипломатов, а также союзников, поверивших в ее обещания. По этому поводу с огромным огорчением высказался М. Н. Муравьев, подчеркивая разницу между подходами Великобритании и России[507]. Если первая нисколько не стеснялась ущемлять российские интересы и особо не заботилась о том, как русские станут воспринимать ее массированное вмешательство в дела Центральной Азии, то вторая при каждом своем мало-мальски наступательном шаге взволнованно оглядывалась на владычицу морей: что там скажут в Лондоне, не слишком ли русские разошлись, и при первом же суровом окрике отменяла намеченную операцию.

«…Появление одного агента нашего в Афганистане смущает англичан; они находят в прибытии капитана Виткевича в Кабул и в переговорах его с Дост Мухаммед-ханом посягательство России на нарушение спокойствия их в Индии. Английское министерство требует объяснений, а министерство наше дезавуирует публично действия Виткевича и признает оные превышением данной инструкции. Дипломатическая связь с Кабулом совершенно прекращается, просьбы Дост Мухаммед-хана о защите остаются без внимания»[508].

1 октября лорд Окленд, находясь в Симле[509]

, издал официальный манифест, в котором заявил о невозможности установления мира между сикхами и Дост Мухаммед-ханом и о том, что кабульский трон должен достаться Шудже-уль-Мульку при поддержке британской армии. Это было объявление войны. Указывалось, что кабульский правитель выдвинул «совершенно неразумные требования», то есть возвращение Пешавара, и для генерал-губернатора, «принимая во внимание его дружбу с магараджей Ранджит Сингхом», это не могло стать предметом торга.

Процитируем: «Его величество Шуджа-уль-Мульк вступит в Афганистан во главе своих войск, и британская армия предоставит ему поддержку в борьбе против иностранной интервенции и оппозиционных сил. Генерал-губернатор выражает твердую надежду, что в скором времени шаха сбросят с трона его собственные подданные и сторонники, Афганистан обретет целостность и независимость, и британская армия покинет его пределы. Генерал-губернатор предпринял данные действия, исходя из возложенных на него обязанностей – обеспечивать безопасность владений Британской короны, и он будет счастлив, если выполняя свой долг, сумеет способствовать восстановлению единства и процветанию афганского народа[510].

Для успеха боевых действий следовало не допустить поддержки Россией и Персией кабульского эмира и любых «непослушных» афганских правителей. Пальмерстон опасался, что в противном случае Персия, выступая в роли «пионера России», может «сломать оборону Афганистана» и сделает эту страну «недосягаемой» для англичан[511]. Но в Петербурге, как уже говорилось, сразу и без боя приняли требования Лондона. 16 октября Николай I уведомил об этом британского посла графу Кланрикарда, а 20 октября Нессельроде отправил соответствующую инструкцию Поццо ди Борго.

Российскому посланнику предписывалось передать британскому кабинету и непосредственно Пальмерстону, что России ложно приписывают «замыслы, угрожающие безопасности британских владений в Азии», и Николаю I никогда «не приходило и никогда не придет на ум» намерение «посягнуть на безопасность и спокойствие великобританских владений в Индии»[512]

. Утверждалось, что Тегеран действовал на свой страх и риск, что Петербург не только не подначивал его, а, напротив, указывал «на несвоевременность и опасность всякой военной экспедиции, предпринятой персидским правительством при теперешнем бессилии и истощении страны»[513]. Как доказательство того, что Россия не помогала персам, приводились ее настоятельные требования о возвращении русского батальона, который, подчеркивалось, являлся главной силой армии шаха при осаде Герата[514].

Что же касается поведения Симонича, который вместе с другими русскими дипломатами и офицерами консультировал в персидском лагере военное командование шаха, то оно трактовалось, как вполне понятная и естественная реакция посланника на просьбу главы дружественного государства. «По прибытии в лагерь граф Симонич нашел персидскую армию в очень затруднительном положении и не счел себя вправе отказать в своем содействии шаху, когда этот монарх обратился к нему с настоятельной просьбой осмотреть осадные работы». Подчеркивалось, что «всякий английский офицер, будучи поставлен в такое же положение, без сомнения поступил бы точно так же и оказал бы дружественному монарху содействие, о котором тот просил в столь критическом положении»[515].