Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

Указывалось, что враждебные меры Великобритании, направленные против Персии (разрыв отношений, «морская демонстрация, произведенная по приказанию британского правительства в Персидском заливе и занятие острова Карака[523]»), заставили шаха прибегнуть к дружбе «императора и просить его посредничества». Далее тон ноты становился все более суровым. Указывалось, что император надеется на восстановление прежнего порядка вещей, а если этого не случится, то тогда ситуация станет «предметом беспокойств для самой России», принуждая ее, «в свою очередь, принять меры обороны и предосторожности»[524]

.

Такого рода попытка (хорошая мина при плохой игре) мало кого могла обмануть. Россия шла на попятный, и сколько бы ни грозила пальчиком англичанам, было ясно, за кем осталось поле боя. Поццо ди Борго мог сколько угодно грозно надувать щеки, надеясь отрезвить зарвавшихся англичан и навязать им как бы равный размен. Лондон восстанавливает статус-кво, то есть дипломатические отношения с Тегераном, позитивное взаимодействие с российской миссией в персидской столице, выводит свои войска с персидской территории и т. д., а Россия обязуется не затевать «сомнительных делишек» с афганскими ханствами с использованием персидского фактора. Но в действительности это было отступление, завуалированное дипломатической риторикой.

Британский кабинет уступчивость России воспринял как должное, но ему не понравилось, что она переводит стрелки и увиливает от ответственности за свои шаги, нацеленные на ослабление британских позиций в Персии и Афганистане, что отказалась дезавуировать персидско-афганскую «сделку» и, вообще, отрицает наличие «злого умысла» со своей стороны. Кроме того, у Пальмерстона вызвало раздражение то, что в ноте, которую ему передал Поццо ди Борго, «происки» Симонича и Виткевича не получили достаточно твердого и сурового осуждения. Поэтому 26 октября британский министр направил свой проект ноты Кланрикарду для вручения Нессельроде.

Там без обиняков ставился вопрос: нужно ли воспринимать российскую политику в русле «деклараций» русского министра иностранных дел и Родофиникина, которые они адресовали лорду Дарему «с февраля по май 1837 года», или же «действий графа Симонича и господина Виковича»?[525] Подчеркивалось, что установленная между двумя правительствами «система откровенного обмена информацией по персидским делам», давала британскому кабинету все основания думать, что «правительство Её Величества будет узнавать о переменах в российской политике и вызвавших это причинах от кабинета в Санкт-Петербурге, а не строить догадки, исходя из деятельности русских агентов в Персии и Афганистане»[526]

.

Отправляя инструкции Кланрикарду, Пальмерстон не знал, что Россия уже поторопилась «взять под козырек». В депеше, которую Нессельроде отправил Дюгамелю 23 октября 1838 года, посланнику было велено приостановить все действия за пределами Персии и ничего подобного более не предпринимать.

Пока вершилась большая политика, события в Афганистане развивались своим ходом. Кохендиль-хан выступил в направлении к Себзевара и в нескольких стычках с отрядами гератцев одержал победу. В его руках, как мы знаем, находился Фарах. 24 ноября Виткевич с оптимизмом информировал об этом Симонича (не зная еще, что 15 ноября тот покинул Тегеран) в надежде, что следующим шагом станет захват Герата. «Сардары Кандагара, овладев Гератом, предполагают отправить через Тегеран к императорскому дворцу младшего из братьев сардара Мехрдиль-хана, уполномочить его заключить трактат и признать над собой владычество государя императора и просить назначить в Герат и Кандагар российских резидентов»[527]

.

13 декабря Виткевич выехал из Кандагара в Фарах, куда прибыл 26-го числа того же месяца. Увиденное там вряд ли его обрадовало. Войско Кохендиль-хана находилось в состоянии разброда вследствие сложностей со снабжением в условиях необыкновенно суровой зимы. Стало ясно, что штурмовать Герат кандагарцам не под силу. Проблема заключалась и в недобросовестности Мехрдиль-хана, который так и не наладил сбор провианта.

Тем не менее, не располагая полной информацией о том, что происходило в коридорах власти в Лондоне и Петербурге, Виткевич все же верил в успех. Не факт, что в противном случае, он стал бы подталкивать кандагарцев к активным действиям. Но столько было сделано, столько сил затрачено…

15 ноября Шуджа-уль-Мульк выступил из Лодхианы во главе своего войска и в конце месяца пересек границу Афганистана. Однако шансы дать ему отпор оставались. Зима создавала трудности не только для кандагарцев: закрывались заваленные снегом горные перевалы, и активная фаза боевых действий могла наступить только в марте-апреле. Еще имелась возможность подготовиться к борьбе, но лишь при условии поддержки со стороны Петербурга, от которого в тот момент всецело зависело поведение персов. А Петербург расхотел ссориться с англичанами.