Византиец

Этого допустить нельзя. Ваша библиотека — это не только Ваше личное достояние. Она принадлежит греческому народу. В этом собрании сконцентрированы наша история, наша традиция, наша культура, наша церковь, наша вера. Простите, что я смею высказываться об этом, но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы это бесценное собрание попало в чужие руки.

Ваше Высокопреосвященство, вмешайтесь, не позвольте лишить нас, греков, нашей национальной святыни — библиотеки Виссариона.

Завтра я выезжаю к Вам. Рассчитываю, что доберусь живым. И прошу Вас, помолитесь за меня, когда получите это письмо.

Ваш верный слуга Н.».

Н. тут же по привычке быстро сделал копию с письма. Оригинал же послал с надежным гонцом в Витербо, где кардинал лечился на водах. К концу дня Виссарион должен был получить письмо.

Сразу после этого Н. приступил к написанию письма папе. В нем со всем смирением, как бы обращаясь со смертного одра (собственно, так оно и было бы, поскольку письмо должно было быть передано адресату только в случае смерти Н.), он информировал святого отца об опасных связях Виссариона с заговорщиками и, в частности, о том, что знаменитая библиотека Виссариона, которую тот всячески превозносил как средоточие греческой мудрости, на самом деле представляла собой не что иное, как тайное собрание запрещенных книжек, откуда вольнодумцы-безбожники черпали свои еретические идеи. В заключение Н. объяснял, каким образом можно найти оставляемый им со смиреннейшим почтением на усмотрение Его Святейшества небольшой архив, в котором содержались материалы, проливающие свет на это темное дело.

Затем Н. принялся кодировать свое послание шифром, которым, как он знал из надежных источников, владел папа Павел II. Конечно, это был не очень трудный шифр, но все-таки он представлял собой определенную гарантию того, что письмо не будет преждевременно прочитано теми, у кого Н. собирался его оставить.

Н. снял копию с письма и повез его. На этот раз Н. взял с собой двух телохранителей — рисковать без нужды не хотелось. К тому времени у него уже появились свои клиенты из рядов подававшей надежды, но нищей молодежи. Н. должен был во что бы то ни стало остаться в живых ближайшие полтора-два дня до встречи с Виссарионом. Там многое прояснилось бы.

На следующее утро в сопровождении все тех же телохранителей Н. отправился в Витербо.

Разговор с Виссарионом получился на удивление ровный и спокойный. Старый кардинал в очередной раз продемонстрировал, что церковь — это великая школа, возможно, самая великая в мире. Нет, он не принял предложенную ему игру. Он постарался снова занять место хозяина. Даже в проигрыше этот человек оставался гением.

В который уже раз Н. не без внутреннего удовлетворения склонился перед Виссарионом. Ему вовсе не хотелось праздновать торжество и унижать старого кардинала. Виссарион был ему нужен. Н. знал, что по своей воле и на свой вкус Виссарион проведет операцию сватовства к Иоанну значительно лучше, чем из-под палки. И уж безусловно, намного тоньше и лучше, чем Н. ее провел бы самостоятельно.

Н. потом десятки раз восстанавливал в уме сцену разговора с Виссарионом после покушения. Что думал старый кардинал, что испытывал в минуту, когда ему, по существу, пришлось признать поражение перед собственным учеником? Чем больше Н. размышлял над этим, тем убежденнее он склонялся к выводу, что Виссарион, пожалуй, не испытывал к нему ненависти. Иногда Н. даже казалось, что угроза потери комфорта и любимой библиотеки сыграла не главную роль в том, что Виссарион согласился ему помогать. Возможно, кардинал подумал, что этот молодой человек, его ученик, с которым они во многом не соглашались, который посмел его ослушаться, тем не менее был способен сделать что-то реальное для греков, для Византии, для православной церкви. Бог его знает. Во всяком случае, Н. очень хотелось верить в это.

Н. также показалось, что в момент их разговора Виссарион почувствовал приближение смерти. Кардинала выдавала смертельная усталость, которая, несмотря на его самообладание, прорывалась наружу бледностью, затуханием взгляда, дрожанием рук. При всей его деловитости, отрешенность словно окутала Виссариона. Кардинал переменил решение и соглашался помочь Н. Но он делал это в преддверии не жизни, а смерти.