Византиец

Кардинала Аррасского, пристрастившегося к пьянству и обжорству, не миновал и третий грех — похоть. Он был охоч до женщин и проводил дни и ночи среди проституток. Когда римские матроны видели, как он проходил — высокий, с мощным торсом, красным лицом, волосатыми руками — они называли его Ахиллам Венеры. Одна женщина из Тиволи, проститутка, переспавшая с ним, рассказывала, что спала с винным бурдюком. А одна флорентийка — дочь его приятеля, бывшая его любовницей, озлясь на него по какой-то неизвестной нам причине, выждала момент, когда кардинал, возвращаясь из Курии, проходил под окнами ее дома, и плюнула ему на шляпу большим сгустком слюны и соплей, который она долго собирала во рту, поставив таким образом своему любовнику клеймо позора.

Папа Пий II. Комментарии

Новая должность позволила Н. возобновить знакомство с Зоей, нанеся ей визит вежливости. Вскоре он стал бывать у деспины регулярно. И эти встречи заметно скрасили и изменили его жизнь.

Зоя жила все там же, в мрачных громадах подворья монастыря Санто Спирито в Сассии. Когда Н. впервые увидел деспину после многомесячного перерыва, его глазам предстала довольно невзрачная, не столько удрученная, сколько отрешенная девушка, явно склонявшаяся к принятию монашеского обета. Для себя Зоя, похоже, уже решила, что никакого замужества с Иоанном не будет и что ей не остается ничего другого, как пойти в монастырь. С Н. она разговаривала без ненависти, без злобы, даже без раздражения, с легким невысказанным укором, словно хотела сказать: «Зачем ты меня преследуешь? Я же сделала, что ты хотел. Ну и что? Прошло два года. Ты сам видишь, что ничего не будет».

Н. не стал разубеждать Зою, не стал извиняться перед ней. Когда ты ломаешь другому человеку жизнь, извиняться бесполезно. Больше от затруднения что сказать, чем с какой-то тайной мыслью, он попросил разрешения навестить ее еще раз. Разрешение было ему дано. Через пару недель Н. снова оказался в покоях деспины. На этот раз все было как будто так же, как прежде, и в то же время несколько по-другому — другой была сама деспина, словно она его ждала.

Н. вдруг смутился, что с ним случалось крайне редко, почти никогда. И неожиданно для самого себя от этого смущения заговорил с деспиной как нормальный человек. Не как мелкий служащий со знатной дамой. И не как интриган, наслаждающийся беззащитностью своей жертвы. А как соотечественник с соотечественницей. Более того, как еще не старый мужчина с молодой девушкой, разумеется, с соблюдением всех правил этикета и протокола.

Лед сломался. Ведь они оба были детьми эмиграции. Оба привыкли измерять свою свободу способностью к смирению, к покорности, к выживанию, к восприятию чужих обычаев, чужого языка, чужих правил. Формы обращения остались прежними, но они стали разговаривать друг с другом. Пожалуй, никогда в жизни Н. ни с кем так не разговаривал.

Незаметно его протокольные визиты стали чаще, раз в неделю, два раза в неделю. Затем он стал навещать ее каждый день. Слово за словом, вечер за вечером, он поведал ей историю своих отношений с Виссарионом, свою влюбленность в него, свое ученичество, свое разочарование. Поделился своими тревогами и своими сомнениями. Не скрыл и самого потаенного — как у него в голове зародилась идея замужества Зои с князем Иоанном.

Только сознаться Зое, что по его приказу была умерщвлена первая Иоаннова жена, Н. не осмелился. Здесь в нем политик взял верх над человеком, над мужчиной. В закоулках разума Н. понимал, что под грузом этой тайны Зоя могла бы дрогнуть, оступиться, выдать себя ненароком.

Зоя отвечала ему взаимностью. Рассказала о первых детских впечатлениях, отравленных предчувствием неминуемого крушения. О годах безотцовщины на острове Корфу. Покаялась, как она, девочка-подросток, со слезами заставляла себя заучивать латинские молитвы.