Владимир Шаров: по ту сторону истории

У летописца, коему Шаров доверяет перепись и осмысление происходящего, не хватает ни времени, ни сил. Начальная основательность забыта: типичной шаровской скороговоркой, не прожевав, не пережив как следует чередующиеся взлеты и падения, на полном ходу мы приближаемся к финалу – длительное и слаженное звучание хора вызывает 19 августа всероссийский пожар лесов и торфяников, то есть типичные последствия неумелого обращения с творческими энергиями деятелей культуры и искусства. И хотя стихийное бедствие прерывает слаженное пение прославленного хора, Лептагов из последних сил расставляет хористов на склонах Волги, помогая им достичь оргиастического слияния с Главным Хормейстером Вселенной. А затем и сам, правда во сне (хотя на самом деле все-таки наяву), удостаивается целого Диалога. «И сказал Бог Ионе: „Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота“»

275. Судя по меланхолической, вялой интонации, нет прямой зависимости между последним в романе лептаговским артефактом и снизошедшим на него Откровением. Но для пущей ясности мы, тем не менее, будем думать, что связь есть. И уподобим удачное расположение исполнителей, музыки, самого Лептагова особому, мистически-насыщенному иероглифу, к написанию которого, как к самой заветной цели, какой-нибудь буддийский монах идет целую жизнь и на самом пределе физической и душевной концентрации вдохновенно чертит его буквально за одно мгновение. Чем стало Откровение для Лептагова, Шаров не говорит: роман как раз Откровением и заканчивается. Между тем из вводной части мы помним, что умрет хормейстер много позже. И то ладно.

В своем четвертом романе Шаров демонстрирует нам коллективное тело – хор, в отличие от других образований подобного рода имеющее не только зримые физические очертания, но и материализованную душевную энергию – музыку, которая, отрываясь от своих «носителей», существует совершенно автономно. Музыка как фантомный орган единого коллективного существа, место встречи, единственная возможность для человека преодоления своей реальной (каждого в отдельности) телесности и полного слияния, растворения друг в друге. Помимо этой виртуальной части, совсем как в греческой трагедии, хор оказывается реально действующим лицом – живущим, интригующим, выбирающим и, как в мандельштамовской «Оде» Сталину, многоголовым. Иногда хор выпускает каких-то персонажей, точно щупальца, наружу, и тогда они, лишенные его убаюкивающего внимания, продвигают сюжет дальше. Но потом он вновь поглощает их, всасывает в свое хтоническое лоно, и они сливаются с сотнями подобий, сливаются с самыми второстепенными статистами. Метафора пения, положенная в основу этой очередной общности, существенна своим физиологическим характером, привносящим дополнительную истовость; так музыка резонансом, дребезжанием телесных тканей зарождается где-то внутри человека, а потом, как адское пламя или райское пение-свечение (вспомним, с одной стороны, ангелов, но с другой – сирен), вырывается наружу.

Если все-таки довериться автору и пойти вслед за его логикой, то становится ясно, что перед тобой разворачивается даже не альтернативная, но очередная параллельная история. История, которая развивается в особом зазеркалье, совершенно автономном от других зазеркалий. Процесс, схожий с погружением на дно. Или, напротив, с медленным набором высоты: сначала ты проходишь некую границу обыденной среды обитания; затем – в более обширную и более погранично-разреженную область. Ну а далее, в зависимости от запросов ты окончательно и бесповоротно погружаешься в одинаково темную бескрайность непознанной глубины или в широкие слои атмосферы (дальше только Космос), где все, все по-другому.

Очевидно, что Шаров в своих построениях не идет на поводу у жанровых и логических ожиданий, но пытается все явления и проявления реальности подогнать к своим текстам, приспособить к своим специфическим задачам. Роман тогда и хорош, когда устраивает прежде всего самого автора. Кому же еще, как не ему, знать, что же все-таки было (или есть) на самом деле.

КАК СДЕЛАНЫ РОМАНЫ ШАРОВА

«РЕПЕТИЦИИ» И «ДО И ВО ВРЕМЯ»

Оливер Реди