Владимир Шаров: по ту сторону истории

В определенный момент Коля приостанавливает синопсис, чтобы упомянуть, что пересказ предполагаемого повествования он будет «прерывать новеллами на манер повести о капитане Копейкине» (ВЕ 245). Хотя упоминание мимолетно и такие «новеллы» в синопсисе Коли не появляются, ссылка на повесть о Копейкине, тем не менее, показательна. Как уже говорилось выше, история Копейкина своими постоянными обращениями к аудитории характеризует повествовательную стратегию Гоголя, в которой истинность повествования порождается не рассказываемой историей, а взаимодействием между рассказчиком и аудиторией. На протяжении всего своего синопсиса Коля тоже постоянно обращается к своей аудитории с вопросами, разъяснениями и метакомментариями577. На самом деле Коля излагает свой синопсис в серии писем Артемию Фрязову, в том числе озабоченный и поисками обратной связи578

. Аналогично повести о Копейкине синопсис Коли и возможность второго и третьего томов «Мертвых душ» создаются не в тексте, а в пространстве между рассказчиком и аудиторией. Колины предполагаемые тома представляют собой не что иное, как реконструированную версию утерянного синопсиса запланированного письменного проекта. Это не само повествование, а указание на повествование, которое необходимо восстановить в процессе взаимодействия рассказчика и аудитории.

В отличие от многих других романов Шарова «Возвращение в Египет» не превращает свою конструкцию в единый нарратив, в котором активно переписывается травматический российский ХX век и полностью раскрываются его потенциальные эсхатологические и литературные основания. Вместо этого роман предлагает только возможность таких повествований – через краткий конспект Коли, через эссе Артемия о «Носе» и через многие другие повествовательные нити, – однако оставляет их завуалированными, непроговоренными и недоступными. В этом смысле «Возвращение в Египет» предпочитает не раскрытие, а утаивание. Роман доверяется власти пустоты. Это позволяет пустотам в наследии и биографии Гоголя разворачиваться на сотнях страниц переписки между персонажами романа, оставаясь при этом пустотой для читателя. Таким образом, «Возвращение в Египет» создает метаисторическую правду не посредством какого-либо отдельного повествования, а воображением читателя, стимулируемого отсутствием к плетению мощной апофатической правды из нитей, намеченных, но не прописанных нарративами романа.

Отсутствие основного повествователя (и основного нарратива) в «Возвращении в Египет» со всей очевидностью использует динамику, которая организует поэтику правды и в других романах Шарова. Даже когда возникает центральный нарратив, творчески рекомбинирующий пробелы в историческом повествовании с литературными и библейскими прообразами, читатели не воспринимают это магистральное повествование как правду. Скорее, они воспринимают такие повествования как «альтернативные истории» или «причудливо фантастические» нарративы, которые «нарушают известные законы, управляющие временем и пространством»579

. Метаисторическая правда, создаваемая текстами Шарова, возникает в процессе чтения этих нарративов как контрафактических историй (то есть как вымысла), вызывая потребность творчески реконструировать взгляд на русскую историю таким образом, чтобы в ней нашлось место для этих увлекательных сюжетов и концепций. Творчески реконструированное видение российской истории и есть метаисторическая правда, выраженная в романах Шарова. Истина, которая уважает «историю… не абстрактную, выдуманную, а такую, какой она была на самом деле»580

, но перерабатывает эту реальную историю в совершенно новом свете.

Перевод с английского Ольги Багдасарян

НАРКОМ НЕБЕСНЫХ ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ

Эдуард Надточий

Принято считать, что Владимир Шаров – писатель-постмодернист. Термину «постмодернизм» вообще не очень повезло в российской литературной критике: им в 1990‐х стали обозначать все, что отличалось и отличало себя от традиционного русского реалистического романа. То есть все формы эксперимента с элементами нарратива и с миметичностью попали в рубрику «постмодернизм».

Пал жертвой этой классификации и Шаров, один из первых романов которого, где собрались и завели фривольные отношения известные исторические персонажи разных эпох, вызвал скандал даже в редколлегии журнала, взявшегося за его публикацию.