Владимир Шаров: по ту сторону истории

Что читатель наконец видит в реконструированном синопсисе Коли – это нескольких захватывающих событий из дальнейшей жизни П. И. Чичикова. В предполагаемой второй части «Мертвых душ» («Чистилище») его предпринимательские таланты направляются на сбор средств для старообрядческой секты. Затем сам Чичиков становится монахом, известным как инок (позднее – епископ) Павел, который полон решимости установить институциональную иерархию в дониконовской церкви. Его усилия рассматриваются как дестабилизирующие монополию Российской империи на организованное христианство, и он присоединяется к революционерам в России и за рубежом. Второй том «Мертвых душ» Коли заканчивается тем, что Чичиков выступает с речью на Панславянском конгрессе 1848 года в Праге. За свою речь, которая непосредственно следует за выступлением Михаила Бакунина, Чичиков превозносится как «первый активный европейский революционер среди старообрядцев» (ВЕ 269) не кем иным, как Александром Герценом.

В работе над планируемым третьим томом («Земной рай») Коля предполагает опираться на собранные им архивные материалы, в том числе на то, что он нашел «в дневниковых книжках Чичикова» (ВЕ 273). Колино доверие к дневникам вымышленного персонажа

свидетельствует о полной фикциональности его исходного текста, выводя повествование в область Колиного чистого воображения. В воображаемом мире предполагаемой третьей части «Мертвых душ» Чичиков свободно сосуществует вместе с историческими личностями и библейскими предками, в определенный момент даже бродит по Синайской пустыне рядом с Авраамом и записывает «на полях слова Всевышнего» свои предчувствия и мысли о неизбежном движении России к революции. В конце концов он отказывается от старообрядцев, но не от своих революционных идеалов и не от надежды на Землю обетованную. Третья часть планируемой Колей трилогии заканчивается после того, как Чичиков встречает Георгия Плеханова и Веру Фигнер в Петербурге, читает Чернышевского и наконец соглашается с тем, что «Небесный Иерусалим еще только предстоит возвести, и строить его человек будет сам, своими руками, своим потом и кровью. И город он изваяет не из сапфира, а из космического эфира и Эдисонова электричества» (ВЕ 312).

Несмотря на название, в предполагаемом Колином третьем томе мало что может быть названо райским; он рассказывает версию тревожных и дестабилизирующих событий, ведущих к революции. Однако название «Земной рай», на котором Коля неоднократно настаивает, может быть рассмотрено в ином ключе: на самом деле видение рая – это радикальное понимание истории, заимствованное из изложенного в «Репетициях» «весьма странного литературоведения» Кучмия, понимание, которое предполагает, что жизни Чичикова, Авраама и Плеханова взаимодействуют на равных основаниях. Другими словами, рай следует понимать не на уровне описываемых событий, а на уровне нарративной конструкции. В этой райской повествовательной конструкции художественная литература, история и Священное Писание свободно взаимодействуют в новом видении травматической истории ХX века. И именно из этой райской нарративной конструкции возникает метаисторическая правда в «Возвращении в Египет», как и во всех других романах Шарова.

Однако как только читатель готов поверить, что дописывание Колей «Мертвых душ» станет магистралью романа, автор вновь подрывает это ожидание. Колин синопсис занимает лишь небольшую часть романа, заканчиваясь еще до середины книги. На протяжении всей второй половины «Возвращения в Египет» текст не обращается ни к Колиному синопсису, ни к предложенному тексту. Вместо этого он посвящен переписке потомков Гоголя, в которой ни один из рассказчиков (или авторов писем) повествовательно не доминирует; в «Возвращении в Египет» нет основного рассказчика – в отличие от многих других романов Шарова. Нет никого, кто после работы с записями мог бы взять под контроль и творчески воссоздать контрафактический нарратив. Никого, то есть, кто был бы внутри романа. Даже автор «Предисловия», «В. Ш.», представляющий архив, на котором основан роман, более не возникает в тексте. И магистраль этого романа, наряду с его метаисторической правдой, никогда полностью не проговаривается, а только подсказывается синопсисом Коли.