Владимир Шаров: по ту сторону истории

В этом смысле роман «До и во время» – книга о памяти и, в частности, об искаженной памяти. Но память рассказчика спутана не только вследствие болезни героя – она изначально искажена вследствие его ранних синестетических переживаний. Поэтому уже с самого начала читатель знает, что рассказчику доверяться нельзя. Поскольку роман посвящен большевикам, их изображение будет обманчивым, неправдоподобно великодушным и благосклонным, да и сам рассказчик понимает, что его чувства наивны. Но даже если Алеша – недостоверный повествователь, его долг записывать и запоминать истории людей. К концу романа герой понимает, что все обитатели психбольницы хотят получить место в его мемуарах. Для них Алеша начинает исполнять роль Христа, и больным кажется, что он их спасет, записывая дословно их жизнь. Они понимают, что это и будет их воскресением, а «выжить, спастись они могут только как целое», в религиозном всеединстве с другими больными607

. И если в начале герой записывает воспоминания людей, чтобы сохранить свою память, то в конце его записи исполняют мессианскую роль памяти, которая буквально осуществит спасение душ. Таким образом, автор указывает на способ сохранения человека через письмо или даже воскрешения людей в федоровском смысле слова.

Именно в больнице Алеша встречает и Николая Ифраимова, который рассказывает ему о де Сталь и ее сексуальных связях с большевистскими вождями. Ифраимов – один из десяти последних воспитанников Института природной гениальности (ИПГ), происходящего из дореволюционного кружка «Эвро», который мечтал превратить Россию в страну гениев. Высокоинтеллектуальные сотрудники ИПГ – гениальные безумцы или безумные гении. Они, кажется, никак не принадлежат интернату для душевнобольных, но после закрытия института в 1932 году остаются в больнице и по инерции продолжают проводить свои научные семинары. Хотя рассказы Ифраимова фантастичны, благодаря им высвечивается вполне достоверная генетическая связь большевизма с дореволюционной религиозной философией и теорией символизма, запечатленная в исторических документах и мемуарах.

Прототип Института природной гениальности «Эвро» Шаров нашел в идеях врача-психиатра Григория Сегалина о патологиях творческих людей608

. Сегалин создал новую дисциплину эвропатологию, которая исследует творческий процесс и, в частности, связи психических заболеваний с гениальностью. Сам Сегалин пишет книгу «Эвропатология Л. Н. Толстого» в 1930 году, поэтому и присутствие Толстого в романе Шарова закономерно. Работы Н. А. Юрмана о Скрябине появились в журнале Сегалина «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии)» в третьем выпуске первого тома 1925 года и во втором томе, 1926 года609

. Юрман открывает первую статью цитатой из воспоминаний Александра Оссовского о Беляевских собраниях, и Шаров использует тот же эпизод в самом начале своего изображения Скрябина: тогда мы впервые слышим коронную фразу Скрябина «Я – Бог!», а человек из публики называет его петушком (эти слова принадлежали композитору Анатолию Лядову). Шаров передает этот момент, можно сказать, двойной цитатой, и этот двойной контекст здесь неимоверно важен. И воспоминания о Беляевских пятницах, и научные статьи об «эвропатологии» в журнале Сегалина подчеркивают документальную основу характера Скрябина, в изображении которого пересекаются важнейшие темы романа: память, безумие и гениальность.

Причем в рассказе о Скрябине Шаров снова использует повествовательную рамку воспоминания. Впервые мы видим композитора перед тем, как он был избран лидером партии федоровцев в декабре 1905-го, и только потом, благодаря воспоминаниям де Сталь о композиторе, узнаем об их связи, случившейся за четыре года до его избрания. Так читатель следует вслед за ретроспективным взглядом героини. В этом смысле основной частью рассказа о Скрябине являются переданные скрытыми цитатами воспоминания. Это не только прямые цитаты из «Записей» Скрябина и опосредствованные цитаты, найденные Шаровым в статье Юрмана, но и цитаты из воспоминаний современников о Скрябине, замаскированные под воспоминания де Сталь.