Владимир Шаров: по ту сторону истории

Испытывая ласки Скрябина, сама де Сталь вырастает в своем экстазе до вселенского «Я», которое ощущает в каждый момент все свои прошедшие, настоящие и будущие переживания. Де Сталь подобна Еве в своей пассивности, но именно она рождает языки мира, рождает мир совместно со Скрябиным-Адамом. Так появляются животные, растения, насекомые, бабочки658. В этом смысле роль де Сталь чрезвычайно важна в шаровской интерпретации Скрябина и его метафизики. Своими перевоплощениями вне времени и пространства и своими воспоминаниями, соединяющими мысли Скрябина, Сабанеева, Лосева, Юрмана, де Сталь соприкасается с прошлым, настоящим и будущим.

Стретта: Революция и террор

Как уже отмечалось, Скрябин является предтечей Ленина и революции в воображении Луначарского и Вячеслава Иванова, а Луначарский непосредственно подчеркивает идею преемственности дореволюционного и советского периодов, старой и новой культуры: «даже гигантский разрыв, который приходит с пролетарской революцией, не нарушает этой преемственности»659. Дело «величайшего революционера мира Ленина» связывается с «революционной страстью» «Прометея» Скрябина. Таким образом, Скрябин и Ленин становятся ипостасями титана, а Скрябин «усыновлен революционной эпохой».

Только после расставания со Скрябиным де Сталь понимает, что он гениальный революционер, а его богоборчество логически проистекает из его жизненных переживаний и опыта страдающего творца. Когда де Сталь вспоминает молящегося на коленях Скрябина и слышит его громко шепчущий голос, его молитва представлена цитатой из «Записей»:

Я все-таки жив, жив,

все-таки люблю жизнь, люблю людей, люблю еще больше[, люблю] за то, что и они через Тебя, Бога, страдают [(поплатились)]. Я иду возвестить им победу, иду сказать, чтобы они на Тебя не надеялись и ничего не

ждали [ожидали] от жизни, кроме того, что могут сделать, дать себе сами [сами могут себе создать]. Господи, благодарю

Тебя за все муки, за все ужасы Твоих испытаний, Ты дал мне познать мою бесконечную силу, мое безграничное могущество, мою непобедимость. Ты

подарил мне мое торжество…660

Написанная во время сочинения Первой симфонии, около 1900 года, запись Скрябина передана Шаровым с минимальными отклонениями от оригинала: повторения слова «жив»; прописные буквы («Ты», «Тебя») в прямых обращениях к вообще-то отсутствующему в «Записях» «Богу», «Господу»; Христовы «муки» Скрябина. Подчеркнут диалог с Господом, но в основном это буквальная передача, переложение скрябинского текста, в котором некоторые слова пропущены или добавлены только для усиления смыслового акцента. Самое главное здесь – историческая основа воспоминаний де Сталь. Отказ Скрябина от Бога мотивирован реальными событиями, и его сомнения в Боге были отражены в записях композитора. В 1891 году Скрябин переиграл правую руку, и врачи считали, что он не сможет восстановиться. Это было крахом его мечты о карьере пианиста. В столь кризисное время Скрябин много страдал, но выздоровел. Однако в 1893 году заболевание вернулось, и после этого Скрябин уже не смог восстановить прежнюю виртуозность. У Шарова отказывает левая рука композитора, но независимо от этой художественной выдумки сугубо документальная база рассказа вполне ощутима. Раздвоенная фигура Скрябина-революционера олицетворяет и Бога, у Кого он черпает силы, и богоборца – Люцифера, Сатаны.

Из смешения божественного и сатанинского начал в образе Скрябина рождается самое потрясающее контрапунктирование у Шарова. Неожиданно эротический, художественный и метафизический контрапункт ласки и терзания в «Мистерии» становится моральным и политическим, преобразуясь в сексуальный акт между палачом и жертвой как андрогинную метафору революционного террора: