Владимир Шаров: по ту сторону истории

Шаров насыщает текст цитатами, аллюзиями, перекличками идей, чтобы изобразить революцию как «Мистерию», а точнее, изобразить воспоминание о революции как неосуществимой «Мистерии». Это революция, которой не было. С другой стороны, «Мистерия есть воспоминание» о революции как несбыточном мечтании. Не пытается ли автор таким образом нейтрализовать революцию как несбыточное будущее, оставшееся в прошлом? Учитывая «детективный» подход Шарова-историка, можно раскрыть суть революции как химерического воспоминания, которое смешивает нереальное будущее с утопическим прошлым:

Ах, почему нельзя сделать так, чтобы эти колокола звучали с неба! Да, они должны звучать с неба! Это будет призывный звон. На него, за ним человечество пойдет туда, где будет храм, – в Индию. Именно в Индию, потому что там колыбель человечества, оттуда человечество вышло, там оно и завершит свой круг675.

Так Скрябин представляет себе «Мистерию» в воспоминаниях Сабанеева, но Сабанеев перебивает вдохновенный словесный поток Скрябина довольно жестким диагнозом: «Да, это был безумец…» И хотя мемуарист скептически относится к «Мистерии», воплощенная в ней «фантастическая мечта о „последнем празднике человечества“», которая раньше казалась ему «психозом», увлекает и Сабанеева676. «Безумие пьянило, как вино», а «лучезарная» и «мрачная фантазия» жутких колокольных гармоний Скрябина раскрывает ему божественно-демоническую двойственность «Мистерии» и ее создателя677. Именно эта двойственность околдовывает Сабанеева и вдохновляет Шарова. Тем важнее у Шарова мотив безумия, воплощенный в рамочном хронотопе психиатрической больницы. Как и скептицизм Сабанеева, реалистическая рамка повествования и пространство психбольницы ограничивают распространение сумасшествия, пытаясь нейтрализовать его эффекты.

Шаров пересказывает и монтирует документы истории678

. Он встраивает новые художественные связи между ними с убеждением, что слово не только творит литературные миры, но и созидает иную реальность, в которой «Мистерия» была революцией. И действительно, сходство революции со «страшно грандиозным, торжественным и радостно-трагическим» праздником Скрябина поразительно679. Задача читателя – разгадать загадку революции: состоялась ли «Мистерия» как революция, была ли революция безумием, может ли она превратиться в «Мистерию» в наших воспоминаниях? Чуть ниже герой Шарова поясняет:

…Мистерия есть воспоминание. Всякий человек должен будет вспомнить все, что он пережил с сотворения мира. Это в каждом из нас есть

, в каждом из нас хранится, надо только научиться, суметь вызвать это переживание. Я уже пробовал: ты как бы возвращаешься в первичную неразделенность

, соединяешься, сливаешься со всем, словно воды во время потопа. А дальше сначала ничего, это и впрямь будто потоп, целый год земля от края до края покрыта водами, нет ни гор, ни лесов, ни жизни, – одна вода, и не скажешь, где она начинается и где кончается. …здесь то же самое: все как бы вернулось назад и в мире снова нет ничего, кроме материи, женского начала, ее инертности и сопротивления

. Но из нее-то все и строится, на ней отпечатлевается творческий дух, и нам предстоит пережить это отпечатлевание, то есть как бы вторично пережить акт творения, затем всю историю человеческого рода… пережить заново. В этом совместном переживании и должен родиться соборный дух680.