Владимир Шаров: по ту сторону истории

Хаос запахов противостоит законам гармонии и соответствует нравственному убийству и террору революции. Именно в подрыве традиции и культуры посредством запахов проявляются и настоящее безумие, и подлинное новаторство Скрябина. Если музыка связана с божественным началом, то семантика запахов – демоническая, темная. Такая интерпретация запахов опирается на текст «Предварительного действа» Скрябина. Его стихи исполнены «сладострастных стонов», которые образуют контрапункт к ласке и терзанию, но тема скверных запахов особенно ощущается в «Пляске падших» в «Действе». «Пляска» предвосхищает, по слову Скрябина, ужас Первой мировой войны, у Шарова же, наоборот, отзвуки темного танца воплощают террор революции. Этот смысловой сдвиг подчеркивает демонический характер танца:

Черной крови дышим смрадом

Рвемся к мерзостным усладамМчимся в пламенной мы пляскеПляске-ласке, пляске-сказке667

.

В «Предварительном действе» Скрябина и в революционной «Мистерии» Шарова переплетаются темы смерти, мерзости, страдания и зла. Шаров рисует революцию как отрицание музыки, связывая революционное время с «запахами черного хода». У Шарова всюду носится «трупный запах», запах «гниющего тела… раненых и умирающих», «запах гниющей раны». Аналогично в «Пляске» Скрябина пахнет «смрадом», тропы «трупами покрыты», а «безумный» разрушитель «в диком исступлении» «упивается войной, кровью» (подобно мобилизованному другу композитора, описанному Сабанеевым, а вслед за ним и Шаровым)668. Он лежит «растерзанный, весь язвами покрытый»669. Все эти тексты пронизаны мотивами мучений, пыток, ран. Темной пляске нельзя быть мелодичной, так как «наши песни не созвучны»

670.

В воспоминаниях Сабанеева непосредственно после нравственного оправдания убийства Скрябин объясняет, что «Пляска падших» соответствует его позднему сатанинскому танцу «Темное пламя». Здесь «пляска-ласка, пляска-сказка» – не «подвиг божественный, танец всезвездный» Господа, который «начал свой танец»671, как раньше в «Предварительном действе». Эта пляска пронизана демонизмом. Обсуждая «предельное напряжение сладострастия и проникновения светом» в последней части «Мистерии», Лосев отмечает, что в экстазе «Пляски падших» «много нечистого и сатанинского, много самоотдания черной бездне и ее жрецам»672

. Диалектикой демонического сладострастия и божественного света Лосев объясняет контрапункты скрябинской мысли, которая стремится достичь всеединства в экстазе. Однако Лосев с тревогой замечает дионисийское воздействие музыки Скрябина: «Слушая Скрябина, хочется броситься куда-то в бездну, хочется вскочить с места и сделать что-то небывалое и ужасное, хочется ломать и бить, убивать и самому быть растерзанным. Нет уже больше никаких норм и законов, забываются всякие правила и установки. Все тонет в эротическом Безумии и Восторге»673. Открывается настоящее лицо скрябинского исступленного танца. Оно сплетает сатанинское и божественное, безумие и восторг.

Как и в анализе Лосева, в романе Шарова ужас, перемешанный с «танцевальными мелодиями», царит и в первые дни революции, разыгранной по нотам «Мистерии». Лосевские образы убийства и желания быть растерзанным также перекликаются с мотивами нравственного убийства и наслаждения, испытываемого жертвой, в понимании Скрябина. Безумие Скрябина связывает идеи «Мистерии» как оргиастического и смертоносного экстаза с мотивом божественно-демонического танца. Наконец, по словам Лосева, «„Я“ Скрябина – пророчество революции»: в нем и «высшее достижение европейской культуры», и «гибель Европы, разрушение „старого строя“»674. Так философ диалектически интерпретирует смысловые контрапункты «Мистерии» Скрябина.

Реприза: память и цитатность

Память – основной мотив как в «Воспоминаниях» Сабанеева, так и в романе Шарова. В концепции Шарова память сохраняется письмом, а записи и цитаты возрождают исторических персонажей и буквально воскрешают людей, тем самым осуществляя мечты Федорова. В палимпсесте многократно использованных, скрытых цитат Шарова слышен не только безумный бред Скрябина о конце мира, но и пророчества Лосева о спасении мира, и психологический анализ Юрмана о сексуальном характере экстаза у Скрябина. Таким образом, цитаты объединяют основные темы романа «До и во время»: память, спасение, сексуальность. В этом смысле цитатность является основным смыслопорождающим механизмом в его структуре.