Владимир Шаров: по ту сторону истории

– Время, которым я занимался как историк, еще только формировало подобное понимание себя, все было открыто и на поверхности. Но надо сказать, что убеждение, что с концом Руси придет конец и всему миру – равно как и вера, что настоящая жизнь есть только в отношениях Бога и нового избранного Им народа, а все прочее не более чем архитектурные излишества, – живы и до сего дня. Более того: каждый кризис, который у нас случался, все это лишь развивал и укреплял.

– Тебе все это близко?

– Отчасти, наверное, да. Страна, народ такие, какие они есть, и если мы хотим что-то понять, ни из чего другого исходить невозможно.

– То есть, похоже, ты считаешь, что не только вовне, но и в самой России плохо знают свою историю, что картина неполна. А если так – то чего в ней не хватает?

– Мне кажется, что история намного более сложна, чем та, какой она попадает в монографии, а тем более в учебники. Элиты не любят ошибаться, поэтому из памяти выбрасываются, безжалостно выкорчевываются все боковые ветви, ходы, по которым мы шли, но которые никуда не привели, оказались тупиком. Например, нищая послереволюционная Россия, миллионы людей в которой гибли от голода, тратила фантастические деньги на институты, один из которых должен был научиться всех детей воспитывать гениями (цель – ускорить прогресс и за несколько десятилетий построить рай на земле), а другой – продлевать жизнь человека практически до бесконечности, а потом и воскрешать уже умерших.

– Сохранилось ли достаточно документов об этом?

– От тех же большевиков остался огромный корпус документов, источников, многое осталось и от Белого движения, а от проповедников, которые по маленьким городкам, по селам и деревням учили без бумаги и ручки, как в древности – из уст в уста, – мало или почти ничего. Собственно говоря, именно они мне и интересны, именно их участие в жизни я и пытаюсь воскресить.

– Про проповедников не скажу, но отношение власти и к истории, и к народу, по-моему, везде одинаково.

– Не скажи – есть и нюансы. Испокон века сложилось так, что русская ответственность власти перед народом не похожа на западную. Строго говоря, русская власть не отвечает вообще ни за что из того, что делают люди, – это все епархия наместников, сатрапов, чиновников. Верховная власть в России ведает только взаимоотношениями с Господом Богом. Землетрясения, засуха, наводнения, прочие катаклизмы – вот ее прямая юрисдикция. Господь недоволен царем, генсеком или президентом – и он обрушивает на народ все эти несчастья, бедствия.

– Я знаю, что ты очень увлекался философом Николаем Федоровым, что многие твои романы – это как бы продолжение, реализация на практике его безумных идей. Крестовый поход детей и их попытка прямо сейчас, здесь, на земле всех отмолить и спасти, наверное, тоже отголосок всего этого. Если можешь, расскажи о нем подробнее.

– Надо сказать, что Николай Федоров перестроил всю русскую эсхатологию в крайне оптимистическом духе. Если вкратце, то он сказал, что, подчинив русской короне земной шар, человек сам и уже сегодня, сейчас может разрушить тот насквозь греховный мир, в котором он живет, и построить на земле рай. Больше того, он может тоже сам, не дожидаясь Спасителя, начать воскрешение всех когда-либо живших на земле людей. То есть необязательны ни антихрист, ни Страшный суд, ни Второе пришествие.

– А что это был за человек?

– Он, бесспорно, был одним из самых образованных людей своего времени. Хранитель Румянцевской библиотеки, человек глубоко верующий, чистый и бескорыстный, все свое жалованье, например, он раздавал неимущим студентам. Мягкий, добрый, но по натуре, безусловно, революционер, самый радикальный реформатор, какого можно себе представить. Так, он считал, что города со всем, что в них есть, в частности с фабриками и заводами, должны быть срыты и уничтожены, потому что это – вместилище греха и порока. Вообще мир, жизнь, какая она есть, только путает, сбивает человека с толку, и за тот краткий век, что ему отпущен, разобраться, понять, что есть добро, а что зло, отказаться от греха и спастись успеть нельзя. И природа, которая окружает человека, и он сам должны быть радикально упрощены, иначе все безнадежно.

– Как это так – упростить природу?