Владимир Шаров: по ту сторону истории

– Еще один вопрос, который меня занимает: в твоих романах переплетаются два малосовместимых подхода к истории. Персонажей явно выдуманных ты пишешь с бездной реалистических подробностей, чуть ли не с научным педантизмом. С другой стороны, сама «история» складывается у тебя из фантастических событий и допущений: созданная патриархом Никоном группа актеров, разыгрывающих новозаветный сюжет, доносит свою миссию до ГУЛАГа («Репетиции»); хор «Большая Волга» буквально выпевает стратегию и тактику революции («Мне ли не пожалеть…»); Лазарь Каганович демонстрирует всей стране именно что воскрешение Лазаря в одноименном романе; Ленин ведет беспризорников освобождать Иерусалим (твой новый роман «Будьте как дети»). Что это: пародия или, наоборот, попытка придать, а точнее – привнести смысл в кажущуюся бессмысленной и хаотичной историю русского насилия в ХX веке? Если этот смысл есть, то в чем он?

– В любой истории, но в русской особенно, велик контраст между жизнью светской и жизнью в Боге. Хотя между ними, конечно, нет непроходимой стены: скорее, они – сообщающиеся сосуды, в них живут два совсем разных народа. В каждом стане, конечно, много колеблющихся, и страшные бедствия – катастрофы, голод, вражеские нашествия – с невероятной силой гонят людей из их обычной жизни (она на глазах со всей своей культурой, со всеми правилами и обычаями разрушается) в тот народ, что обращен к концу, к последним временам и Страшному суду. В народ, который испокон века живет так, чтобы всегда быть готовым предстать перед Господом. С другой стороны, периоды долгого и прочного успокоения почти всех возвращают обратно в жизнь, которую принято считать нормальной. В семнадцатом году страна была разорена Первой мировой войной, и этот переход из одного народа в другой обеспечил большевикам победу. В общем, для народа, который можно условно назвать «народом веры», реальность – маленький суетливый поплавок, пляшущий на поверхности воды, в то время когда любому ясно, что суть – в рыбе, которая вот сейчас подошла к наживке и то ли уже клюнула, заглотнула крючок, то ли еще только примеривается.

Просто для примера: в привычной нам истории русский император Петр I – сухопутные и морские победы, реформа госаппарата, Ништадтский мирный договор; и в этой череде громких событий его указ о принудительном бритье бород – мелкий эпизод борьбы с традиционной русской косностью. Для «народа веры» же все было наоборот, в его мире указ Петра означает, что человек, созданный по образу и подобию Божьему, теперь окончательно отворачивается от Всевышнего и делает все, чтобы походить на сатану.

– И когда это началось в России?

– Наверное, совсем давно, а оформилось в первой половине XVI века, когда после падения Константинополя Русь стала считать себя единственной хранительницей истинной веры, которую она призвана уберечь до Второго пришествия Спасителя. Тогда русские стали думать о себе как о новом избранном народе Божьем, а о своей земле тоже как о новой Земле обетованной. Есть такие две работы: «Послание старца Филофея» (у историков оно известно как «Москва – третий Рим») и «Повесть о белом клобуке» – после них этот взгляд на себя и стал официальной государственной доктриной. Почему так получилось, я сказать не берусь, возможно, из‐за редкости населения, иначе не было бы возможности справиться с энтропией, добиться того внутреннего напряжения, без которого народ не может разобраться, понять, кто он и ради чего живет. У доктрины Филофея было много последствий. Среди них, может быть, не полный, но явный отказ от универсальности христианства, готовность на другой территории и совсем в других исторических реалиях занять в отношениях с Богом место народа Ветхого Завета.

– Это очень оригинально. Я впервые слышу про такой взгляд на русскую историю.