Владимир Шаров: по ту сторону истории

– Ну, например, горы срыть и засыпать низины, чтобы вся земля сделалась одним ровным полем. Реки превратить в каналы, правильной сеткой покрывающие материки, чтобы ни одна капля воды не пропадала зря. Нехватка воды его очень занимала, тогда уже было замечено, что после больших сражений часто идет дождь, и Федоров предлагал во время засухи стрелять из пушек в небо, чтобы этот дождь вызвать. Народ же весь должен был состоять из солдат-земледельцев. Эти пахари из городов, сел и деревень переселятся на кладбища и превратят их в кладбища-библиотеки, архивы, и там, из себя и с помощью документов, вспоминая, восстанавливая отцов и матерей, начнут их воскрешение. Те, в свою очередь, – своих отцов и матерей, и так до Адама и Евы. Учениками Федорова считали себя и Толстой, и Достоевский, и Владимир Соловьев, Филонов, Петров-Водкин, Хлебников, Маяковский, Андрей Платонов и многие-многие другие.

– Володя, я уже заводил речь о сарказме, гротеске в твоем романе, но вместе с тем в нем и очень много печали.

– И то, и другое лишь в малой степени мое. И грусть, и гротеск природны и сосуществуют испокон века. Все дело в том же контрасте между светской жизнью и жизнью «в Боге». Обе культуры – и светская, и основанная на вере – относятся друг к другу с глубокой печалью, но вместе с тем и с насмешкой. Люди из противоположного лагеря кажутся нам взрослыми, неизвестно почему решившими вдруг поиграть в детей и не сумевшими остановиться, заигравшимися. Так, в обычной жизни и те, и те ранимы, тактичны. Боясь даже ненароком обидеть другого, они, будто не замечая, просто проходят мимо. Однако всякого рода катаклизмы ломают эти перегородки и условности, как карточный домик. Когда «люди веры» и люди светского понимания жизни сталкиваются лоб в лоб, когда пятачок слишком мал и двум правдам не разойтись, картина получается равно страшной и гротескной.

– Володя, есть ли между твоими романами связь? Может быть, они вообще – часть чего-то одного? А если так, «Будьте как дети» – не финал ли, не завершение всей картины?

– Наверное, все мои романы так или иначе о столкновении этой, условно светской, жизни и логики с логикой, целиком и полностью обращенной к Богу. Но в этой борьбе (и Гражданская война – не исключение) ненадолго объединяются люди, совсем по-разному понимающие суть происходящих событий. Как бы ни была велика их роль, большинство позже так и уйдет в небытие, ничего или почти ничего после себя не оставив. И вот я стараюсь по возможности вернуть им место в истории, понять и восстановить их представления о жизни, о мире, в котором они жили, их понимание добра и зла. В этом смысле я, конечно, пишу не одну книгу, но надеюсь, что каждый мой новый роман дополняет предыдущие. Русская история (и революция, в частности) была безумно сложным явлением. И коли мы в России хотим ее понять, нам придется именно из этого исходить. В простых ответах есть, конечно, большое удобство и большой соблазн, но они, как правило, ложны.

– А когда, по этой логике, прежняя власть стала неугодной Богу?

– События начала ХX века: военное поражение от Японии, потом от Германии однозначно свидетельствовали, что власть царя перестала устраивать Бога, стала незаконной. И тогда во время Гражданской войны большинство, поколебавшись, решило строить совсем другой мир, принципиально другой.

– Ты пишешь о революции как о крестовом походе детей. Существовала ли такая идея хоть в каком-нибудь виде?

– Отчасти это, конечно, метафора, соотнесенная с реальным крестовым походом в Палестину. Мне показалось, что в 1917 году огромная часть Российской империи пошла в свою Святую Землю, в свой Иерусалим. Культура перед революцией максимально сложна, и люди поначалу думают, что это хорошо. А потом, прямо по Федорову, приходят к выводу, что сложность жизни – зло. Жизнь очень коротка, и в сложном мире ты просто не успеешь найти правду. Единственный выход – все и разом упростить. Вот это – наше, а это – врагов, это – правда, а это – ложь и зло; и революция, любая революция мне кажется попыткой радикально, в том числе через неслыханные жестокости, кровопролития, упростить жизнь, сделать ее совсем детской, чтобы за короткую человеческую жизнь пройти весь путь от греха к спасению, путь блудного сына – и вернуться к Богу. Вот эти вещи, строго говоря, меня и держали, пока я писал.

– Ты медленно пишешь?

– Очень медленно.