Читаем Владимир Шаров: по ту сторону истории полностью

– Между прочим, я тоже так пишу, у меня стихи – не какие-то импрессии; всегда есть предметность, сюжет, как будто это произошло на самом деле. Я так пишу. А потом через некоторое время это сбывается. Я даже стал суеверным и начал очень внимательно относиться к тому, что я пишу и говорю, какие слова употребляю. Я уверен: все, что ты напишешь, сбудется, если ты действительно пишешь это…

– И мне кажется, что если сбывается, значит – это правильно. И правильно не в смысле того, что кто-то что-то предсказал и предвидел, а просто есть какие-то струны, которые пространство держат, соединяют, благодаря которым все не превращается в хаос. Я вообще считаю, что стихи – одна из таких вещей, которые позволяют вот эту жизнь держать в каком-то отчасти приемлемом состоянии. Безумная красота есть – и в ритме, и в рифме, и в подборе слов, поэтому, наверное, и оправдывается.

– Есть ли какая-то связь между небом и землей? Поэт, может быть, проводник, я не знаю. Но время от времени, когда я пишу, чувствую – как будто кто-то диктует, я потом сам удивляюсь, как все быстро.

– Я скорее трудно пишу. Но и у меня бывает, когда все вдруг становится ясным и прозрачным, и это совершенное счастье.

– Да, и для меня это самое настоящее счастье. А иначе настоящая мука. Нет времени писать, я становлюсь нервным, моя семья не может меня вытерпеть. А когда месяц писал – после этого я самый добрый человек, во мне проснулся ребенок, потому что когда я был ребенком, я был очень добрым, послушным мальчиком, а после казармы (я служил на турецкой границе) стал вспыльчивым. Именно поэзия и литература возвращают в детство, когда я становлюсь добрым. А по поводу твоего названия «Будьте как дети» – что ты вкладываешь в эти слова? Это формула какая-то?

– Только дети, не мы – взрослые, так ярко видят мир, согласись. И дальше, всю жизнь мы питаемся этими впечатлениями. На самом деле я могу над чем-то издеваться, но я искренне во все это верю. Так же как верю, что пока мы не утратили способность быть детьми, не играть, а именно быть – мы живы. Все гуляет туда-сюда – от иронии, от сарказма к вере, и я сам не могу сказать – как. Я, конечно, понимаю, что идеализм привел к миллионам жертв, но понимаю и то, что без идеализма все деградирует, умирает, и что с этим делать – не знаю. У меня и вправду ни на один сложный вопрос нет ответа. Для меня писание романа – единственный способ что-то понять; а так я вообще на полном нуле. Окончательный ответ, конечно, никто не находит, и я не нахожу, но во всяком случае что-то вдруг проясняется. Возможно, потому что то, что я написал, умнее меня.

– Я тоже так начинаю писать стихи – когда я не знаю. А Юз Алешковский мне говорит: я начинаю и иду – а там пропасть, но я шагаю, я иду и иду. Я думал, рассказ напишу, а получился роман, о котором я вообще не думал.

– Мне кажется, что это общее и у тебя, и у меня, и в этом наша правота. Мне кажется, что человеку, который записывает то, что уже знает, скучно, и эту скуку, ощущение, что ты идешь по второму следу, ничем не вытравишь. Я перестал заниматься историей, потому что для меня она была равна самой себе, а тут и впрямь все внове, и никогда не знаешь, куда вырулит.

– Может быть, в скобках: мне интересно, что ты как историк думаешь о Косово. Потому что сейчас и у нас, и у вас много людей думают, что это огромная ошибка, что через пятьдесят лет вся Европа будет мусульманской.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги